Та, что помоложе, продолжала улыбаться, а старшая просто смотрела на меня. Она была выше подруги, пять футов и девять-десять дюймов, да еще и на высоких каблуках, отчего зеленые глаза ее находились вровень с моими. Восхитительные были глаза. Пауза подзатянулась, кому-то следовало нарушить молчание, и она спросила, по-английски:
— Вы откуда?
— Из Лондона, — также по-английски ответил я.
Вообще-то, родился и вырос я, как ты знаешь, не в Лондоне, но все же достаточно близко к нему. И я тоже спросил, по-русски:
— А вы откуда?
— Сейчас мы живем здесь, в Москве, — опять-таки по-английски ответила она.
К тому времени языковые игры такого рода стали для меня привычными. Русские девушки вечно уверяют, что им хочется попрактиковаться в английском. Но иногда им хочется также уверить тебя, что ты тут главный, — страна эта принадлежит, разумеется, им, однако с твоим языком тебе в ней ничто не грозит.
Последовала еще одна заполненная улыбками пауза.
— Так спасибо, — произнесла подруга.
Никто из нас не стронулся с места. Маша, помолчав немного, спросила:
— Вы куда идете?
— Домой, — ответил я, — а вы?
— Мы просто гуляем.
— Так погуляем вместе, — предложил я.
И мы пошли гулять.
Была середина сентября. «Бабушкино лето», так зовут это время года русские, — горьковато-сладкий наплыв бархатистого тепла, наступавший некогда после того, как крестьянки завершали сбор урожая, — в теперешней же Москве то была пора последних выпивок на свежем воздухе — на площадях и Бульварном кольце (прелестном древнем пути, огибавшем Кремль и обратившемся ныне в череду пересекаемых улицами бульваров с лужайками, скамьями и статуями знаменитых писателей и забытых революционеров). Самое лучшее время для посещения Москвы — не уверен, впрочем, что мы с тобой когда-нибудь попадем в нее. На лотках у станций метро были разложены предвестницы близкой зимы, китайские перчатки на рыбьем меху, однако длинная очередь туристов так и тянулась по Красной площади к ее паноптикуму гробнице Ленина, а в теплые послеполуденные часы половина женщин столицы так и расхаживали в довольно легких одежках на голое тело.
Из подземного перехода мы вышли у магазина «Армения». Пересекли зажатую с двух сторон оградами проезжую часть Бульварного кольца и оказались перед входом на бульвар. В небе стояло всего одно облачко, да из трубы какого-то завода либо городской электростанции поднимался столб пушистого дыма, едва разлимый в синеве раннего вечера. Прекрасная была картина. Воздух пах дешевым бензином, поджариваемым на углях мясом и похотью.
Старшая из девушек спросила по-английски:
— Если не секрет, что вы делаете в Москве?
— Я юрист, — по-русски ответил я.
Девушки быстро обменялись несколькими фразами, такими стремительными и негромкими, что я не смог ничего разобрать.
Та, что помоложе, спросила:
— А давно вы в Москве?
— Четыре года, — ответил я. — Почти четыре.
— Вам она нравится? — спросила девушка в темных очках. — Нравится вам наша Москва?
Я ответил, что Москва мне очень нравится, полагая, что именно это она услышать и хочет. Как я давно уже обнаружил, большинству русских девушек присуща машинальная национальная гордость, даже если мечтают они лишь об одном — убраться отсюда и отправиться в Лос-Анджелес или на Лазурный Берег.
— А чем занимаетесь вы? — спросил я.
— Работаю в магазине. Продаю мобильные телефоны, — ответила Маша.
— И где находится ваш магазин?
— За рекой, — ответила она. — Поблизости от Третьяковской галереи.
И, помолчав пару секунд, добавила:
— Вы прекрасно говорите по-русски.
Она преувеличивала. По-русски я говорил лучше большинства продувных банкиров и шарлатанов-консультантов, привлеченных в Москву золотой (я имею в виду черное золото) лихорадкой, — якобы светских англичан, крепкозубых американцев и жуликоватых скандинавов, — большинству этих людей удается сновать между их офисами, квартирами в охраняемых домах, борделями, которые позволяют списывать потраченные там деньги на представительские расходы, дорогими ресторанами и аэропортами, обходясь двадцатью с чем-то русскими словами. Я уже приближался к тому, чтобы заговорить по-русски бегло, однако мой выговор все еще выдавал меня раньше, чем я успевал покончить с первым слогом. Маша с Катей, должно быть, засекли во мне иностранца еще до того, как я открыл рот. Было воскресенье, я возвращался домой со скучного сборища работавших в Москве иностранцев, происходившего на квартире холостого эксперта по финансовой отчетности. Одет я был, помнится, в довольно новые джинсы, замшевые туфли и джемпер с треугольным вырезом поверх рубашки от «Маркса и Спенсера». Москвичи так не одеваются. Люди с деньгами стремятся обзавестись итальянскими туфлями и рубашками наподобие тех, какие им случилось увидеть на кинозвездах, люди безденежные, а таких большинство, носят контрабандную одежду из списанных армейских излишков либо дешевую белорусскую обувь и унылого цвета брюки.