А через полчаса уже пили чай, сидя на бревенчатых нарах. В избушке было темновато, дымно, очаг плохо горел, но это не мешало отцу на все лады расхваливать его и чай, и самую избушку. Она на охоте - первое дело. У отца все - первое дело: ружье - первое дело, порох - первое дело, чай - первое дело, сухари - тоже. Второго дела у него не было. Арсений Михайлович снял пенсне и уже не походил на какого-то русского писателя. Лицо учителя стало беспомощным и виноватым. Чай он пил глубокими редкими глотками, отдыхая после каждого и словно бы прислушиваясь к себе. Изредка он поддакивал отцу, но больше горбился и молчал. Отец же говорил много, оживленно, рассказывал- в двадцатый раз - как нашел место для избушки, как строил ее, пилил и таскал пальник (тут недалеко гора есть, лесу свалено полно, а обугленный он даже лучше - не гниет под дерном). Отец как-то всегда и во всем умел увидеть, найти лучшую сторону, чему-то радоваться искренне и долго.
Парнишка слушал молча. Он очень устал, едва сидел и хотел спать, как маленький, глаза закрывались сами. Но когда улеглись на сыроватое сено, отец тотчас захрапел, сыну спать расхотелось - то ли слишком напился густого чаю, то ли было непривычно дымно, жестко, неудобно. А отец похрапывал - ему ничего не стоило уснуть, где угодно, лишь бы приклонить голову. Отлежав руку, паренек заворочался и сел, ощущая, как отходит рука и ее приятно покалывает. Он смотрел в очаг, где еще что-то горело слегка, вспыхивало, гасло, таяло.
- Не спишь? - шепотом донеслось из угла, Арсений Михайлович приподнялся.
- Нет… Не хочется…
- О! Совсем?
- Совсем не хочу…
- Пойдем смотреть ночь?
- Как?
- Подымайся!
Арсений Михайлович встал, полез из двери, должно быть, на четвереньках. Следом быстро выбрался мальчик.
Какая свежая черно-синяя ночь стояла над этой порубью! Точно серебристая мантия волшебника, светилось по зениту небо, и на этой жемчужной пороше еще ярче, торжественней блестели колдовские знаки созвездий. Небо было так близко, что казалось ощутимым, и сама тьма вокруг, мягкая и холодная, казалась осязаемой. Мальчик смотрел, закинув голову, на бесчисленные звездочки Млечного Пути, и вдруг с неведомой пробуждающейся ясностью понял, что это живой мир, бесконечный и трепетный, полный движения, жизни и какой-то расширяющейся, уходящей в пространство тайны.
- Магелланы! - сказал Арсений Михайлович…- Мы с тобой сейчас - Магелланы. На берегу бесконечности… Что такое бесконечность? А вот она - перед тобой. Прекрасная бесконечность… В одной Галактике сто пятьдесят миллиардов звезд - в нашей Галактике… А там их… Уже открыты миллионы.
И сколько там солнц… Каких!.. Сколько планет, океанов, материков, зверей, невиданных существ. «Неоткрытые Африки. Незаселенные Америки.»
Чудесно… Подумай? Может быть, на одних планетах еще только травы.» Степи с цветами. А на других - ящеры и уродливые носороги. И все там… В бесконечности… Ты созвездия знаешь? Ну, какие-нибудь?
- Плохо… - сказал мальчик.
- Ну, какие-нибудь, - повторил Арсений Михайлович.
- Большая Медведица…
- Да… Хм… Ну, что ж… Вот она, Медведица… Видишь?.. Почти в зените сейчас. Конечно… Прекрасное созвездие. Украшение нашего неба. Ты знаешь, что все звезды в нем названы? Нет? Гляди… Крайняя угловая в ковше. Видишь - самая яркая, альфа, - это Дубе… Единственная в созвездии желтея звезда-гигант. Сравнительно холодна - вроде нашего солнца, только много больше. Итак - Дубе. Нижняя, под ней, - Мерак. Другая, нижняя в ковше, - Фекда. Вверху над ней, послабее прочих, - Мегрец. Это ковш. А теперь ручка, хвост то есть. Считай от ковша - Алиот, в центре, повыше,- Мицар. Запомни эту звезду - Мицар. Скажу о ней еще… Последняя в хвосте - Бенетнаш. Наверное, ничего не запомнил? Так их назвали арабы-звездочеты. Самая близкая к нам последняя хвостовая звезда-Бенетнаш… Пятнадцать световых лет… А самая далекая - ближняя к ковшу - Алиот, до нее свыше шестидесяти. Целую жизнь надо лететь со скоростью света… Алиот и самая большая звезда из семи… А вообще-то, друг, в созвездии этом не семь звезд, а сто двадцать пять. Видишь - помельче рассыпаны у ковша. Да и ковш ли это? Одни народы называют арбой, другие - повозкой, третьи - еще как-то…
Мальчик молчал. Сильнее вглядывался в семизвездую запредельно мерцающую Медведицу. Он любил ее с малых детских лет, всегда помнил над своим домом и про себя называл ковшиком и кастрюлькой. Но откуда этот человек в пенсне знает о Медведице столько?