– Ванесса ван Шпренглер, – отвечал ошарашенный Келли, – знаешь такую?
Ник пожал плечами: то ли да, то ли нет.
– Неплохо, – все-таки вытащил сигарету, сунул в рот. – Да. Рисунок хороший, стекло… Но раз испорчена – то не без причины. Неправильно что-то с твоей красавицей. Подумать надо… Так где у тебя можно курить?
– Там, – управляющий махнул рукой, – скамеечка, видишь?
В парадном околачивался осторожный Марч, без слов вопрошал – как, быть или не быть?
– Ну и дед… Думать он будет … Марч, присмотри за ним. Я домой пойду, ночь не спал, совсем никакой.
Келли снилась погибель. Жестокий был сон и беспросветный. Один смертный ужас, – знал, что убивают… Мокрая подушка рассыпалась землей, простыни обжигали холодом спину, живот, ладони. Умереть в том сне Келли не мог, только умолял – не надо! И проснуться не мог – наяву все кружилось и рушилось, осыпая лицо осколками, ледяные пальцы разжимали челюсти…
– …!
Это был не его голос, и Келли не разобрал слов. Не до того ему было – глотнул какой-то горькой, вяжущей, кислой дряни, от которой свело диафрагму.
– Вот незадача. Давай еще раз.
– Кто…
– Да это я, Микаленич. Пей, парень, это аспирин. Все равно, тебе пить надо. Марч уже за врачом побежал. Ну, постарайся.
Но Келли не стал пить. Его опять накрыло сверху жаром, снизу – холодом, пошло мешать слоями… Микаленич – убийца, Марч – предатель, какой врач, ведь он уже умер, должен был умереть – страшной смертью, так сказала Сида…
А тут и Сида пришла за ним, лицо закрыто наполовину, села на постель. Келли не позволил ей откинуть покрывало – что ты, там ведь грязь, кровь, могила… Калифорнийский грипп, пневмония, ломким голосом шелестела Сида. Ничего, отвечал кто-то с чертовски знакомым мягким выговором, я уже переболел. Но все равно, глобулин… и подержите вот здесь.
Укол в плечо, нечем дышать, волна горячего пота, липкие губы, тишина.
– Ну вот, и ничего не умер, – старый Микаленич вошел по-хозяйски, он и в больнице не смущался. – Вот и гостей ему разрешают!
Келли повернул голову. Лихорадка высосала его до бледно-желтого цвета, порвала губы трещинами, и говорить в полный голос он еще не мог. Но все-таки две недели прошло, и ясно было, что управляющего не понесут хоронить. Микаленич поставил на стол бумажный пакет с яблоками. Сверху снял одно, пурпурное, с глянцем – положил на постель, под руку Келли. Тот накрыл яблоко ладонью, но пока молчал, даже не поздоровался. Он смотрел на Ника, как глядят в огонь – рассеянно и сосредоточенно одновременно, не вспоминал – все помнил, и витраж, и ссору, и голос, протянувшийся над бредом. Но это было теперь словно за матовым толстым стеклом, разбивать же его Келли не собирался. Сил не было.
Ник, устроившись на высоком табурете, поймал этот взгляд и положил руку на тощие пальцы управляющего.
– Все в порядке. Слушай, Келли, мальчик, ты ешь. Это мои, у меня сад, – сад был далеко-далеко, за светло-серыми стенами больницы, под солнцем. – Все у тебя хорошо. Красавица твоя, Сида, лучше прежней. Я бы, может, и еще постарался, но тогда надо было б нам разговаривать, это долго. Вдобавок ты еще вздумал коньки отбрасывать, да? Потому уж не обессудь: как понял сам, так и сделал.
Келли кивнул. Как понял – не все ли равно отсюда? Накатил яблоко на цветастое покрывало, подумалось: лежал бы под этим веселеньким ситчиком – с перекошенным, черным от удушья лицом… Нет. Теперь уже – нет.
Яблоко оказалось правильное, с хрустом и звоном. Защипало губы, мягко перехватило горло. Келли прикрыл глаза, жевал сладкое, незапретное – оживал, оторваться не мог. Пока он ел, Ник потихоньку ушел. Приходил сказать доброе слово, оставил вот яблоки – что еще? О чем бы им говорить долго – о Сиде? Чтобы снова встало поперек света все, чего не изменить и не отменить? Келли глубоко вздохнул, в груди отозвалось с хрипом, но уже без боли. Без боли, так. Сида свое получила – провела по темной дорогое, что там было, чем откупился – но отпустила ведь.
Переждал вдох-выдох – не навалится ли кашель – и потянулся за еще одним яблочком от Ника.
Три дня спустя Марч потихоньку от врачей принес на сверку ежемесячный отчет, и Келли окончательно вернулся на круги земные. Оказалось, что клуб не работал три дня, и еще за три дня почему-то не было выплат персоналу.
– Ну, ладно один день, – Келли тыкал ручкой в график, – это мы все были в отпаде… А три-то почему?
– Работал Ник.
Келли остро взглянул на помощника. Марч был почтительно серьезен.
– Ох. Ладно. Не окошко стеклить, понял. Хоть фотку бы принес… ну, теперь уж не суетись, через неделю выйду, сам погляжу. Но это что – почему за эти дни выплат нет?