«Это что же… И из-за меня тоже?»
Катерина молча кивает. Страшно говорить такое, но она кивает. Она не знает, видит ли это Келли или чувствует еще как-нибудь. Но он отзывается – и в этот раз голос у него почти удивленный. И почти гневный.
«Но я же… Я уже не мертвый! – и, словно воздуху глотнув, снова: – Мы оба больше не мертвые…»
– Нет, – очень тихо, почти неслышно отвечает Катерина.
Потому что я должна жить своей жизнью.
И наступает тишина – совершенно отчаянная.
«Он спросил – почему роза? Что это означает?
Удивительно, но он, кажется, в каком-то смысле слепой. Я знаю, что он может смотреть моими глазами – тогда все становится каким-то немного другим… Но в этот раз он еще и потрогать захотел. Я разрешила.
Подсолнух вышел такой, каким мы его оба помнили. Высокий, стройный, лицом кверху, к солнцу. Но вся арпильера была желтая, черная, зеленая и коричневая. А мне почему-то ужасно недоставало там красного. Может, просто увидела у кого-то из мастериц алые лоскуты. Уж не знаю, из чего они их нарезали – цвет был такой густой, не вылинявший. Я попросила несколько штук… И сложила из них розу. Прямо поперек стебля подсолнуха. Она там светилась, словно кровавая звезда в венке из зеленых листьев и шипов. Большие шипы получились, торчали, как единорожьи рога.
Он потрогал ткань.
“Подсолнух. Так. Так. А это…” – и что-то сказал на своем языке, что-то вроде: «Гьялем, агэс рос…» и тут же пояснил: “И роза. Роза. Почему она здесь?”
“Потому что это ты”.
“Я? Матушку мою звали Роза, Роуз, но я-то почему?!!”
Ох, любимый, что тебе сказать… Может быть, потому, что роза всегда напоминает про свою дикую суть – как бы пышно ни цвела, а все старается выпустить веточку шиповника. А еще она нетерпеливо ждет тепла, жадно впитывает воду, свет, воздух – и вырастает пышным высоким кустом, иной раз почти даже деревом. Роза гордая, стойкая, цветет до самых морозов, да и потом еще нераспустившиеся бутоны остаются на стеблях… Скорбная она и радостная, щедрая и тайная. Неуловимая.
Иногда он словно слышит мои мысли. А может быть, просто совпало.
“А еще у нее шипы вон какие, – говорит он. – Я тоже… С шипами”.
О, я знаю, любимый, я знаю».
И правда, Келли похож на розу – растрепанную, огненную. Он очень окреп за то недолгое время, что они разговаривают по ночам и общаются днем тем странным способом, когда он будто вмешивается в зрение или другие чувства Катерины. Когда она чувствует себя странно. Очень странно.
«Родная моя. Моя любовь… Ведь ты теперь единственная моя любовь, а я весь твой, сколько осталось… Как было бы хорошо знать, что ты мое пристанище. Что я могу быть жив – хоть бы и через тебя, через твои глаза и душу…»
О нет, думает она, чувствуя, как искушение ядовитым медом течет из-под той невидимой преграды, что их разделяет – течет и облепляет, склеивает волю… О нет. Только не душу. Нет.
– Ты… Пытаешься войти слишком глубоко. Келли, есть места, куда тебе нельзя. Нельзя тебе быть мной.
«Но я и не хочу быть тобой. Я только хочу жить через тебя, насколько можно. Разве же нельзя, любимая? Это как секс, такое же слияние, но не навсегда. Чего ты боишься?»
– Гм… Э-э-э… В сексе я впускаю… Впускала тебя только в тело.
«И в сердце тоже».
– Келли, это другое. Ничего не говори про мою душу. Даже не думай об этом. Я даю тебе смотреть своими глазами, чувствовать мир своей кожей, ты иногда можешь даже ощущать вкус того, что я ем или пью. Но моя душа – это только мое. Нет. Нет. Не заговаривай со мной о моей душе, не делай этого со мной.
Он тяжело вздыхает и замолкает. Молчит, как могила. Как целое кладбище.
«Вдруг спросил – каким я его помню?
Сильным.
Физически крепким.
Неудержимым.
Нежным.
Желанным.
Молодым.
Отчаянным.
Грубым.
Глупым.
Одиноким.
Я разволновалась, вспоминая, даже дыхание перехватило, а он снова сказал с отчаянием: “Что за судьба! Так мне и надо…”
Ох, горе мне, он же был такой живой – глаза золотые, голос как мед, руки теплые… И душа у него была, была, что бы он там ни думал, что бы не говорил – как огненная птица она у него была, я же видела… Бедный… Последний мой. Последний. Любимый.
Любимый мой, как же мы сами себя разделили тем, что могло бы нас соединить, а теперь…
Теперь между нами что-то неведомое. Что-то такое, чего и не измерить. Чего не заполнить словами.
И нельзя протянуть руку сквозь эту пустоту».
Арпильеры и мороженое
– Сестра Кармела, там к брату Матео пришел человек, он хочет посмотреть наши арпильеры.