– Я сейчас приду.
У брата Матео в конторе сидит молодой мужчина в джинсовых штанах, в синей куртке. Немного полноватый, симпатичный, как плюшевый медвежонок, голубоглазый. Длинные волосы, стянутые в хвостик. Он смотрит на Катерину… потом снова смотрит на нее, и на его милом лице появляется какое-то странное выражение. Будто он озадачен. Или нервничает.
– Это сестра Кармела, она вас проводит. Сестра Кармела, это сеньор Карре, он фотограф.
– Провожу, – отвечает Катерина, – только два слова скажу брату Матео.
Фотограф торопливо кивает и выходит из конторы. Сумка его остается лежать под стулом.
– Так что ему показать?
– Третью кладовую.
В третьей кладовой хранятся такие коврики, что если их увидит посторонний… Даже сейчас. Даже сегодня.
– Брат Матео, мне все равно нужно спросить, вы уверены?
– Да.
– Он нервничает.
– Подумайте сами, сестра Кармела, он ведь к нам не о районной детской кухне договариваться пришел. Но это надежный человек, я его знаю. Я с ним общался раньше по розыску пропавших, он искал… своих.
– Нашел?
– Увы, нет. Что называется, бесследно пропал человек. Вы просто покажите ему все. Он покупать не будет, наверное, но сделает фото для книги.
В этой безоконной кладовке арпильеры сами как в тюрьме, думает Катерина, отворяя тяжелую обитую металлом дверь и зажигая зарешеченную лампочку под потолком. Пахнет джутовым волокном, пряностями (во многих мешках перевозили перец), анилиновыми красками.
Фотограф оглядывает комнатушку – в ней на трех столах стопки арпильер. Он берет несколько штук, раскладывает на свободном пространстве и не то вздыхает, не то хочет что-то сказать, но не решается. Стоит и смотрит, прикусив губу. Катерина знает, на что он смотрит. Все равно, тут на что ни глянь – на эту ли, где женщина стоит у окна, или на эту, где мужчин вытаскивают из дома, а над всем этим огромная полная луна, или на эту, где все лежат лицом вниз…
– Здесь очень темно, – говорит он наконец. – А… нельзя их куда-нибудь вынести, где побольше света?
– Нет, к сожалению. Вы же понимаете. Нельзя, чтобы это увидели… случайные посетители.
Он кивает, потирает лоб в задумчивости. Роется в сумке, достает экспонометр, замеряет и прикидывает…
– Хорошо, сестра, я попробую, – кротко говорит он наконец. – У меня очень хорошая вспышка, совсем новая, должно получиться. – И снова ныряет в сумку, достает хитроумно изогнутую лампу.
На левой руке у него, там, где обручальное кольцо – два пальца не гнутся, безымянный и мизинец, это видно, когда он собирает фотоаппарат, прилаживает вспышку. Ничего особенного, мало ли у кого может быть сломана рука.
– Катерина.
О нет, только не сейчас. Ты видишь, я занята.
– Катерина. Дай мне… посмотреть. Пожалуйста.
Он очень взволнован.
– Пожалуйста. Я, кажется, его знаю…
Ну хорошо. В конце концов, пусть еще и Келли посмотрит. Хотя все равно, если этот человек из DINA, он уже видел все, что не нужно было видеть. Катерина делает вдох и выдох…
И Келли узнает его.
– Бо! Бо Финне!
Фотограф вздрагивает и роняет арпильеру, которую только что разглядывал.
Оборачивается и видит бледную, страшную, ледяную сестру Кармелу. Или нет.
– Что вы сказали?
Он весь сейчас как воплощение буквы «О»: широко раскрытые глаза, расширенные зрачки, приоткрытый рот. Непонятно, замечает ли он адскую подграничную возню: «Немедленно прекрати! – Дай посмотреть! Дай мне поговорить с ним! – Да ты с ума сошел, О’Шоннеси, сиди тихо!», и чует ли он хоть чем-нибудь, как гнется и пружинит невидимая мембрана, в которую колотится всей оставшейся сущностью буйный дух.
Катерина-то чует. Это вокруг нее корчится и волнами идет белый свет. Но надо стоять ровно, дышать по возможности тоже ровно.
– Бо Финне, – повторяет он и наклоняется поднять коврик. – Вы сказали «Бо Финне»…
Он сидит на корточках и смотрит на нее снизу вверх, с лицом, залитым лихорадочным румянцем – это видно даже в полумраке кладовки.
– Это было мое прозвище… А я все думал, – он встает и бережно кладет арпильеру на стол, и левая рука с негнущимися пальцами задерживается, чтобы погладить выпуклое шитье. – Я все думал, откуда я вас знаю… Я вас видел… Однажды… давно. Но у вас такое лицо… незабываемое… Выходит, Келли и вам рассказывал…
Катерина кивает, она не может говорить, потому что Келли все еще здесь, и он в ярости.
– Вы очень бледная, – говорит Бо Финне, фотограф Бенедикт Карре, – тут и правда духотища такая. Простите меня, я еще недолго… просто… Они такие… Я…