– Ты не выдержишь. Это правда. Я тоже это знаю. И я тоже не выдержу там… в пограничье. Но я живая, Келли, и это моя жизнь. Это мое тело. Мой разум. Я не могу поделиться им – во всяком случае, не с тобой. Ты… ненадежен.
«Боже мой, – шепчет дух, призрак, – один только раз, один раз – и ты уже насовсем проклят… Катерина, я тебя прошу… Пожалуйста…»
– Нет.
«Пожалуйста. Я очень тебя прошу. Я обещаю тебе, я клянусь, Катерина… Ты даже говорить со мной не будешь?»
– Об этом – нет. Я хочу, чтобы ты ясно понял: мы не будем больше с тобой договариваться о том, как ты можешь… жить… об меня.
«И ты… думаешь, я соглашусь? Вот так просто сдамся на твою милость?»
Катерина чувствует, как он пытается повторить то, что было всего несколько часов назад – пытается оттеснить ее, занять все пространство, завладеть ею. Катерина в ответ начинает дышать на счет – так, как ее научили на медицинских курсах, так, как должны дышать женщины в родах. Незнакомая боль сводит мышцы, тело выгибается почти в дугу, но она все равно продолжает дышать и считать. Нельзя сбиться. Иначе боль станет неконтролируемой. Наконец приступ прекращается. Можно перевести дух.
«Хорошо. Сопротивляешься. Но это пока ты не спишь. Когда ты уснешь…»
– Когда я усну, да. Ну, у тебя будет спящее тело. Или сноходящее тело. Или тело без управления – ты видел сам. Но потом я все-таки проснусь и буду бороться за себя. Я перестану спать. Перестану есть. Я буду больна. Я буду вести себя странно, буду падать в обмороки, как в кафе. У меня будут припадки, вот как этот. Как ты думаешь, чем все это закончится?
«Чем?»
– Больницей. Сумасшедшим домом, если угодно. Ты сможешь забрать то, что останется, если я не выдержу. Но все, что у тебя будет – это тело больной женщины, полумертвое от лекарств. Никакого мороженого, только галоперидол. Может быть, еще электрошок в придачу. А это ведь не та жизнь, какую бы ты хотел получить.
«Нет».
– Ну вот, видишь. Келли, я не могу делиться. Не с тобой. Не тем, чего ты хочешь. Мы прекрасно с тобой вспоминали и… плакали, но от тебя осталась та часть, для которой жить – это дышать, пить, есть, заниматься любовью. Этого в тебе было много… и это то, что сохранилось лучше всего. И это не то, с чем… с кем можно делиться. Ты обязательно захочешь всего.
«Откуда ты знаешь?»
– Ты тоже это знаешь. Ты даже сейчас пробовал.
«Потому что мне… у меня нет другого выхода. Я… хочу жить, хотя бы через тебя. Катерина, любовь моя, давай договоримся…»
– О любви только не говори, Келли. Я не могу так.
«Почему?»
Она отвечает не сразу.
– Потому что я… тоже хочу жить, Келли.
«Ну так живи! Разве я… если я буду сидеть тихо, разве я помешаю тебе?»
– Это ты-то – тихо? Ты уже не сидишь. А мне надо будет держать тебя там… где я и сама не смогла быть. Держать тебя на цепи, понимаешь? Долго ли мы продержимся так в мире и согласии?
«Что же мне делать? Это что же, выходит, или… мне, считай, убить тебя, или… Ты понимаешь? Или тебе…»
Тишина весит тонну. Или две. С усилием, чуть сильнее, чем нужно, разделяя слова, Катерина наконец отвечает:
– Или мне помочь тебе умереть.
У Келли вырывается крик – такой, что Катерину снова подбрасывает и выгибает дугой.
«Ты не можешь! Я – живой! Я хочу быть живым!»
– Это ты не можешь, Келли. Не можешь быть живым, как ты говоришь, «через меня». Ты застрял, и доставались тебе крохи какие-то из милости…
«А я думал, из любви…»
– По соглашению. Из сострадания. Из того, что… соблазн, одиночество, Келли, мне очень тяжело говорить это все. Но это была нечестная сделка. Неправильная.
«Потому что я для тебя злой дух? Суккуб»
– Инкуб. Нет. Не знаю. Просто я очень… я ощущаю очень сильное сопротивление тебе, Келли. Я не могу пустить тебя в себя. Тут занято, понимаешь?
«Кем? Твоим богом, твоими ангелами? Твоим… Симоном?»
– Нет. Нет. Если бы. Просто мной. И это… понимаешь, это очень важно! Я думала, что я… что меня нет. Что осталась только оболочка, только печаль, даже имени не осталось. Но ты пришел и…
«Назвал тебя по имени, дурак я…»
– Назвал по имени. Говорил со мной. Дал мне плакать не в одиночку, не в подушку, не в тишину, которая не отвечает…
«И ты назвала меня по имени. Говорила со мной. Выпустила меня из темноты, а теперь заталкиваешь обратно?»
– Не обратно, нет. Послушай еще раз, что я тебе скажу: у тебя нет тела больше, но осталась – не знаю как – воля. Келли, если бы у меня было тело без воли, разве я не отдала бы его, просто из милосердия?