«Отдала бы?»
– Если бы у меня не было воли жить.
«А она есть?»
– Да. Она есть – благодаря тебе.
«Я, значит, редкий дурак… сам все испортил. Мог бы тихо зайти, пока ты спала… тогда… в самом начале…»
– Но ты не зашел тихо.
«Нет».
– Потому что ты не мог тихо. Потому что ты не вор. Ты какой угодно – но ты не вор. Может быть, как считает отец Луис, тебя со всей твоей любовью и дружбой и вправду послал ад… но если Бог хочет помочь, то он может приказать и Сатане открыть ворота ада… и прислать тебя…
«Катерина, что ты говоришь… Весь ад – это тишина, и тьма, и холод. Десять сантиметров океанской воды, два метра ирландской земли сверху. Никакого Сатаны и никакого Бога. И ты хочешь, чтобы я вернулся туда, потому что не можешь меня вынести… Ну так прекрати уже говорить. Давай, делай. Что там у тебя для этого? Распятие? Святая вода? Отец Луис?»
– Это если бы триста лет назад… Но я думаю, что ничего такого не нужно. Келли, мы с тобой если и не одной веры, то одного обряда. Когда… когда в нашей вере человек мучительно умирает, когда душа никак не может расстаться с телом… читают специальный чин, отходную молитву. То, что для тебя, наверное, не сделали там… тогда, в общем
«Это просто какое-то безумие, – бормочет Келли, – «чтобы живую душу… заживо… что ж ты за человек-то, Катерина?!!»
– Ты сам когда-то говорил, что я твоя сестра. Это так и есть, Келли. Я твоя сестра милосердия.
«Ох, ничего себе, милосердие…»
– Милосердия, да. И я медицинская сестра. Если все, что я могу для тебя сделать – это взять за руку и вывести из этого… из этого каменного мешка, из этой адской щели так, чтобы самой там не застрять… я это сделаю.
Катерине кажется, что она слышит тяжелое бурное дыхание.
«Вывести, – наконец говорит Келли. – Вывести. И куда же ты меня выведешь, милосердная… сестра? На эти ваши… тучные пажити? Что со мной будет, скажи мне, святенница, Сида проклятая, куда я уйду?»
Катерина отвечает не сразу.
– Я не знаю, Келли, – говорит она, и голос ее дрожит. – Я… не знаю. Но я могу тебе точно сказать, что ты не вернешься туда… в это вот… в страшное это твое место, откуда мертвые говорят с живыми. Где ты ни жив, ни мертв.
«Как ты можешь знать, женщина?»
– Знаю. Те, кто ушли с миром – они молчат. У них если и не свет, то хотя бы покой. Я тебе обещаю, Келли. Если вся моя вера хоть чего-нибудь стоит, если стоит хоть капельку моя, – она осекается, не договорив. – Словом, я знаю, что делаю.
«Я не верю в ад. И не верю в рай. Я не верю тебе, Сида. Я не хочу умирать. Разве это так трудно понять?»
– Ох, Келли…
Она замолкает. Нет. Ничего из того, что застряло комом в горле, нельзя сказать. Нужно просто стоять на этой черте – и назад ни шагу, и вперед тоже.
«Что за судьба! Того упустил. Теперь тебя лишаюсь навеки, – глухой смешок. – И ничего не успел. Ничего. И ты же права кругом, Сида. Ты вот тут хотя бы дело делаешь свое, пользу… да все равно, живешь в себе, со смыслом – а как бы я жил, если бы правда было можно… Не давал бы тебе делать твое, и свое не мог бы… Что за судьба! Но как подумаю, что жизнь вот здесь, только… только выдохнуть и вдохнуть… и что ее все равно нет – так изматывает это вот… туда-сюда… Ты сильная, Сида. Ты такая сильная. А я очень устал. Совсем нет сил. Ты… правда будешь держать меня за руку, пока я не кончусь… совсем?»
– Пока ты не уснешь. Да.
Тишина. Медленные неровные толчки с той стороны границы, словно вправду там – человек, которому не хватает воздуха. Тяжелобольной или раненый. Умирающий. Катерина и сама дышит с трудом, как будто десять сантиметров океанской воды недвижимо стоят вокруг, густея и превращаясь в ледяной песок.
И тут Келли вдруг говорит – негромко, но и не шепотом, очень внятно:
«Хорошо. Давай сделаем это».
Катерина вздрагивает и… нет, она не спит, не спит, но медитативная пелена, в которую она себя погрузила, сворачивается мгновенно и все чувства снова становятся острыми до боли. До боли. А ее будет много.
– Дай руку. И… повторяй за мной.
Она ощущает его хватку в левой руке, откинутой в сторону – жгучую хватку мертвеца, не то огонь, не то лед, и еще она слышит, как он из последних сил бормочет – нет, не слова молитвы: «ну вот… точно про пажити… Я же говорил… и на кой мне это все…»
– Келли, – строго и ласково говорит она, – Келли, дай мне делать свою работу, хорошо? Это старый способ, не хуже других. Тебе ведь там страшно?
«Очень».
– Ну вот. А это как лекарство. Как морфин, ты понял?