Расхворается старуха, придется в Пихтовку везти, класть в больницу, детей телеграммами вызывать. Зоя — та приедет скоро: рядом живет в областном городе, а вот Дмитрия — того не дозовешься, не докричишься. Ему и самолетом долго, а уж поездом — того дольше. В непогоду и от областного в день не доберешься.
Вспомнив о детях, Тимофей Гаврилович стал думать о них, что вот давно нет писем ни от дочери, ни от сына, не случилось ли чего плохого — дай-то бог, чтоб не случилось. Теперь уж, видно, к празднику пришлют поздравления и о жизни своей напишут, все ли у каждого благополучно. Зойка бывает каждое лето, хоть на день-два, а заглянет. Ребятишки ее толкутся тут постоянно, чуть не по сентябрь самый, до школы. Зойка, младшая, после восьми классов подала документы в техникум местной промышленности, закончила и какой год уже швейной мастерской руководит. Ателье называется, одежду мужскую шьют. Неплохая баба, работу свою, чувствуется, знает и любит, не нахальная с людьми, домовитая, родителей почитает, одно лишь плохо — уж больно слезлива. И плачется, и плачется. Этого не хватает, того недостает, а живут, слава богу, не хуже других. Квартира большая, четверо их на три комнаты, оба с мужем работают. Бывали со старухой в гостях, видели и квартиру, и обстановку. Ковры на стенах, и на полах всюду вроде ковров лежат, как называются, забыл Тимофей Гаврилович. Полы паркетные. Мебель дорогая, заграничная, одежды у Зойки — на воз не укладешь, платьев одних на плечиках висит… Старуха долго смотрела, дивилась…
А приедет к ним, родителям, и начнет причитать, да горестно так — не хочешь — последнее отдашь. Сколько помогали ей — когда училась в техникуме, когда замуж вышла, обживаться начала своим углом — и деньгами, и мясом, и картошкой даже. «Луку, мама, дай, нет в городе луку. Шерсти, мама, дай, шерсть год от году дорожает. Грибы, если будут в эту осень, ты, мама, набери-насоли и на нашу долю. Я приеду по заморозкам, заберу. В праздники гостей найдет, надо за стол садить, угощать чем-то, а чем — ума не приложу, так хоть грибами». Даст матери наказ, та все всегда исполнит: наберет, насолит, наготовит. Вези, доченька, кушайте на здоровье. Свои дети, ничего не пожалеешь, лишь бы здоровы и счастливы были…
Время какое-то непонятное наступило, считает Тимофей Гаврилович. Раньше вроде так было принято: состарились родители, дети начинают заботиться о них, берут к себе в дом либо сами переезжают к отцу-матери, поддерживают стариков до дня их последнего. Сейчас же родители о детях думать должны, пока ноги двигаются. О детях положено вроде, — о внуках еще заботься, вот ведь как — загорюнишься. И смех и грех, как говорится. Да что ж…
Такая дочь у них, Зоя Тимофеевна, мать двоих детей. А муж у нее ничего, посамостоятельнее. Ответственный областной работник. Образован. Рассказывает, раньше в учебном институте чем-то заведовал, оттуда на руководящую должность перевели, способности заметили. Держаться и на людях и среди своих умеет, контроля не теряет над собой, как бы ни выпил. Начнет говорить — слова только необходимые, будто кирпич к кирпичу прикладывает, лишнего не скажет, не ожидай. Высок, осанист, рыжеватые волосы назад зачесывает, костюмы темные в полоску, галстук, штиблеты начищены, пальто с каракулевым воротником, пыжиковая шапка, перчатки, кожаный желтый портфель с двумя блестящими замками. По утрам приезжает машина за ним, на службу везет. Со службы — домой.
Побывал несколько раз в Жирновке один, с семьей, с ребятишками, если жена занята. Но к жизни сельской особого интереса нет. Недельку погостил, смотришь, заскучал уже: ни ружье, ни удочка, ни грибы-ягоды не нужны. Сидит, курит, молчит, смотрит в окно. Что у него там внутри, чего бы он хотел, так и не понял Тимофей Гаврилович. А с разговорами в такие минуты приставать вроде бы тоже неудобно. Разговорить трудно зятя, даже после бани, когда все тяжелое с души спадает. Раза два поговорили они все ж, Тимофей Гаврилович спрашивал о жизни вообще, о деревне, а зять отвечал. Натужно, правда, но отвечал. Искренне, кажется. Тимофей Гаврилович понимал, что собеседник он для зятя никудышный, слова не свяжет, потому и не приставал слишком с расспросами.
С женой, смотреть со стороны, в ладу они, не мешают и слезы ее, ребятишек жалеет — заметно, и слава богу. Пусть живут, а что еще? Тимофея Гавриловича со старухой отцом-матерью с первого дня знакомства называет зять вежливо, гостинцы привозит. Приемник вот оставил, чтоб веселее им жилось. Ну а что ни зять, ни дочь не позвали их ни разу по старости жить к себе, стоит ли осуждать их за это? Пока в силе сами, а состарятся окончательно, там видно будет. Главное, не забывали бы, приезжали чаще проведать, а уж вместе жить — ладно. Не одни они так, и у других дети самостоятельности ищут. Как только подросли немного, так и отклонились от родителей все: хоть поветрием называй, хоть как.