Не жил и, видимо, уже не поживет в таких поселках теперь Тимофей Гаврилович, потому ничего не может сказать, плохо это или хорошо, но душой он как-то сразу не принял поселки, как только начали о них писать в газетах и рассказывать по радио. Деревня должна оставаться деревней, что там ни говори, сохранять свой вид. А русская деревня — такой, какой она пришла из глубины веков. Видел, воюя, Тимофей Гаврилович и румынские деревни, и польские, и венгерские, и немецкие. Всяких наций попадало на пути, а путь был длинный. Повидал разные деревни, но все это не то. То ли то что не твое, так и душе не близко. А у нас совсем иначе, думаешь. К русской деревне подъезжаешь или подходишь, — вид у нее особый, свой, неповторимый. Возьми хотя бы родную Жирновку, которой уже нет. Возвращаешься откуда-то, пеший или конный, смотришь — и душа не нарадуется: изгороди покосившиеся, в огородах подсолнухи цветут, бани по речным берегам, сараи, журавли колодезные, тополя, черемуховые кусты возле изб. Заноет сразу сердце: родное твое все до слез — другого не нужно.
Исчезли Жирновки, Юрковки, Еловки, Алексеевки, Косари, Каврушки, Черемшанки, появились ПГТ. Название-то мерзкое, будто души из деревень вынули. Хотя такое уже встречал Тимофей Гаврилович в леспромхозах. Вот леспромхоз, контора в одном месте, поселки разбросаны ближе к работе, а в них живут лесозаготовители. Поселки те без названий — под номерами. Кварталами называют их. Квартал сто тридцать пятый, квартал сто сороковой. Дико кажется, но так и есть. Повырезали вокруг лес, снялись, переехали на другие участки. Дома брошены, другие постройки брошены: легче, говорят, на новом месте из свежего леса заново построить, чем старые разбирать, перевозить. Вот и такая жизнь есть еще, смотри да удивляйся. Леспромхозовским поселениям тем названий не дают потому, может, что временные они. Но ПГТ строят ведь не на один год…
…— И вообще, — продолжал зять, — поговаривают о том, чтобы сельское хозяйство передать предприятиям. Город будет заниматься сельским хозяйством. Правда, нигде это еще не обсуждалось, не утверждалось, не принимались никакие решения по этому вопросу, разговоры только. Вот большой завод, возглавляет его директор, а у него среди прочих заместителей есть заместитель по сельхозработам. Бригады, звенья, техника. Рабочие бригад, они же рабочие завода. В обычное время работают в цехах, а подошла весна — сели на трактора, поехали пахать, следом сеять. Подошла осень — сели на комбайны, поехали жать. Женские бригады станут заниматься овощами, картофелем. Все равно ведь каждую осень из городов по деревням едут студенты, рабочие помогать с уборкой. Не лучше ли сразу передать все предприятиям, пользы будет больше. Деревня же со временем возродится, быть может…
— А со скотом как? — тут же спросил Тимофей Гаврилович. — Как со скотом быть — придумали? Скот — не поле с картошкой.
— Со скотом — не знаю, — сознался зять, — но и со скотом решат.
Это вот совсем чудно было слышать Тимофею Гавриловичу, в это он не поверил сразу же. С ПГТ еще куда ни шло. Можно построить поселки городского типа вокруг города, образуя пригородные хозяйства, но чтобы ПГТ пришли к ним на Шегарку, в другие дальние углы области, чтобы возили туда кирпич и уголь, создавая уют мужику, сберегая лес, — тоже трудно было себе представить. Хотя… Но чтобы город их областной заводами охватил всю область, все то, что называется сельским хозяйством, и потянул сельское хозяйство весну-лето-осень-зиму, да самостоятельно, без помощи деревень, без помощи тех самых мужиков-баб, крестьян, — это было уму непостижимо. А зачем тогда, спрашивается, ПГТ? Если город примет на себя все сельские заботы, к чему они нужны? Лишнюю работу делать — строить их, когда, выходит, можно распрекрасно обойтись без деревень вообще. Что же это получается?..
А ежели и вправду случится подобное? Мало ли в жизни чудес. Сегодня оно, что-то новое, диким кажется, неприемлемым, страшным, пугает оно, удивляет, а завтра, глядишь, уже привыкли. Вон в книжках пишут, сначала землю палками ковыряли, следом лопатами копали, сохой пахали, плугом конным, многолемешным тракторным плугом. После конного плуга первый колесный трактор, пригнанный в деревню, не для одного Тимофея Гавриловича был диковиной. Заведут его, бывало, он трещит, гудит, трясется — некоторые подойти боялись, издали глазели. Сейчас «К-700» носится, такая громадина, а никого уже не удивляет, считают, что так и должно быть. Меняется время, меняются люди, все меняется, оказывается, на свете белом.
А вот с землей, не надо бы так поступать, не надо бы отдавать ее чужому человеку, который не родился на ней, не вырос, ничем не связан с нею. А значит, и не понимает ее. Заводской рабочий — это заводской рабочий, его дело — трудиться на станках, ремонтировать станки те или еще что-то там делать, что требуется от заводского рабочего. Земля — не его забота. На ней веками жил крестьянин, пусть и живет себе, заботится, возделывает землю. Другое дело, приехать из города в деревню осенью, в уборочную, помочь. Приезжают каждую осень студенты, рабочие. По мнению Тимофея Гавриловича, лучше бы одних студентов присылали, толку было бы больше. Не пьют, работают добросовестно. А рабочие, сколько перевидал их в приезды, редкий случай, когда все благополучно, и приезд, и работа, и отъезд. А то не успели явиться, как начинаются капризы: не так встретили, не так проводили, условия создали не те, кормят плохо, танцев нет. Заезд заезду рознь, конечно, но все одно это не то, что необходимо. Это временно.