Конечно, всего этого Тимофей Гаврилович в лицо директору никогда не скажет, такое нельзя говорить человеку в глаза, как бы плох он ни был. А этот вроде ничего, не охальный, без крика. А уж директор он — как и те, что были. Исчезнет совхоз через несколько лет совершенно, и гадать не стоит. Кто их только в руководители выдвигает, сами напрашиваются, что ли, или конвейером идет. А что ж…
Интересно Тимофею Гавриловичу другое. Интересно бы ему узнать: что о себе думает он, директор новый? Высоко ли оценивает себя как руководителя? Что думал, когда переводили его в Пономаревку? В семи совхозах работал директором, а по возрасту не стар. Если чувствует, что не может, не справляется с работой, почему бы не отказаться добровольно, не попроситься на низшую должность? Главным агрономом, ежели агроном по образованию. Или главным механиком, ежели механиком работал до директорства. А то и управляющим фермой — милое дело. Да нет, сам не попросится, не захочет терять место. Директор совхоза: дом директорский, машина, кабинет. Кто же решится уйти своей волей? Такого еще не бывало, чтобы кто-то сознался, что не может руководить: умения не хватает, знаний, опыта, с людьми общаться не умеет. «Не могу, сдаю дела. Не тот я человек, не руководитель». Не слышал ничего подобного Тимофей Гаврилович за свою жизнь. Вот снимут, тогда уж деваться некуда. А пока переводят из одного хозяйства в другое — ничего, терпеть можно, совхозов в районе много. А то и в другой район направят. Управляющим согласись — пожалеешь сам, пока это заново до директора дойдешь, а то и не дойдешь до пенсии самой.
Спросить бы при встрече, что он думает о себе, как намерен далее руководить, долго ли продержится. Зима завтра. Все ли в порядке на фермах? Хватит ли до выпасов кормов? Выдюжит ли зиму скот? Спросить бы директора, да неудобно. Спросишь, а он: а твое какое дело, старик? Твое дело вон двор скорее отремонтировать. Не станешь же ты с ним спорить, что двор — это дело вовсе не твое. Чего спорить, если сам согласился с двором? Ладно, сделаем в срок, не захватит снег. Приезжай, принимай — сдадим в лучшем виде. Побольше бы тебе таких работников по фермам, директор, дела бы пошли…
И не потому Тимофей Гаврилович не может поговорить с директором с глазу на глаз о беспорядках в совхозе, что духом слаб. Нет, духу хватает. Просто ни к чему все это уже. Не поможет. Не он, Ивняков, ставил директора, не он снимать или переводить будет. Этот директор хозяйство принимал слабое; тот, который ему сдавал в свое время, тоже слабое принимал. Так одно за другое и цепляется, спросить не с кого. Не в силах Тимофей Гаврилович изменить что-то. От этого и неуверенность в себе — вроде бы ты и не человек вовсе, ничего решать и решить не в состоянии. Взял бы вот и решил судьбу деревни своей, своего края: жить и впредь здесь, на Шегарке, народу. Жить на земле своей да радоваться жизни. А нет, без тебя, Тимофей Гаврилович Ивняков, решили судьбу деревень шегарских, не потребовалось совета твоего. Никто не спросил: как ты считаешь, Гаврилыч, что следует сделать, чтоб фермы окрепли, чтоб совхоз окреп, а народ не с Шегарки уезжал, а наоборот — сюда стремился? Посоветуй, пожалуйста. Посоветуйте, старики. Может, что и дельное скажете, а мы подумаем после вас. Нет, не случилось такого. О тебе вспомнили, когда речь о дворе зашла.
Не мог про себя сказать Тимофей Гаврилович, что сильный он характером. Но и не слабый, нет. Хотя к сильным людям его всегда тянуло, и случалось видеть таких людей на своем веку. Никишин — один из них. На фронте были офицеры — залюбуешься. Когда сильный рядом, спокойнее себя чувствуешь. Хорошо в двенадцать лет сознавать, что ты мальчишка, за спиной отец с матерью: что бы ни случилось в жизни твоей, они всегда поддержат, не дадут упасть. А когда ты уже сам отец, муж, хозяин — бери на себя все, не ищи, к кому бы прислониться. Да теперь-то, в шестьдесят два года, смешно об этом и говорить, подумать неловко.