В центральной газете много писали о том, как за океаном готовятся к войне. Сложив газеты, Тимофей Гаврилович стал думать об этом, как задумывался всякий раз, когда читал такую информацию. Вот еще нужда есть — воевать. А чего б не жить в мире?
— До нас не долетит, — смеялся Витька. — А если и упадет какая, то в болоте утонет, не взорвется. Не пугайся, Гаврилыч, живы будем.
Они всегда разговаривали с Витькой — и на работе, и дома. Обо всем. Витька — грамотный парень, десятилетку закончил, а в армии — школу сержантов. Газет и журналов выписал в этом году на сорок рублей. Что интересного вычитает, Тимофею Гавриловичу покажет, заставит прочесть, после поговорят, обсудят, как и что.
— Ой, Вить, — Тимофей Гаврилович сокрушенно качал головой, — ты вот молодой, а я ведь все своими глазами видел. Навоевался. Не приведи господь еще такого. Как говорится, любую беду отведу, а эту… Ой, ой, ой! Чего только не придумали, чего только не понаделали.
— Сейчас четыре года ждать бабам не придется, — хмыкнул Витька. — За неделю закончат дела. Одной штуки на всю область хватит. Грохнется — и все в пепел. И двор скотный. Пропали наши труды…
Смех смехом, но и страх сосет. Своей смертью помереть не дадут. Года не проходит, чтоб где-нибудь да не воевали. Делят что-то — поделить не могут никак. И нам опять грозят. Чем-то надобно защищаться А чем? Только трудом своим, так понимал Тимофей Гаврилович, только трудом. Втройне нужно работать.
Выключив свет и повернувшись спиной к стене, положив поудобнее натруженную руку, Тимофей Гаврилович уже в полудреме додумывал, теряя и едва находя мысль.
— Все ничего… Двор будет… Зиму переживем… Ничего… Только бы вот… войны… не было…
Так и заснул с этой думой.
ПОДСОЛНУХИ
Лето закончилось, уступая время осени, стоял сентябрь в первой половине своей, после дождливого июля распогодилось, и через весь август, последний летний месяц, один за другим, не меняясь, пошли в осень сухие, ясные, с высоким сине-блеклым небом дни. Темнело уже в восьмом часу, ночи держались прохладные, звездные, с туманом над речкой и низинами, с восходом туман рассеивался, опадал на землю росой, новый день начинался солнечный и теплый. Паутина плыла блескучая, цепляясь за колья городьбы. И далеко видно было окрест.
С сенокосом Терехины управились вовремя, и теперь оставалась одна лишь забота — выкопать посуху картошку, снять капусту, а потом можно и октябрь встречать с дождями, если пойдут дожди, но случалось, что и октябрь разгуливался до самых последних дней своих, до заморозков, пока на гулкую, скованную, с полегшей заиндевелой травой землю не выпадал снег и начиналась зима. Но такое редко бывало, чтоб октябрь да погожий.
Огород еще, правда, заботил. Но картошку, сколько помнит себя Алена, никогда не начинали копать раньше двадцатого числа — так уж повелось исстари, капусту рубить-солить и того позже, чеснок-лук, морковку, свеклу она уже убирала по местам, и сейчас до картошки оставалось у Алены несколько долгих, томительных в незанятости дней. Ну не то чтоб совсем уж не занятых, работа, конечно, была — обычная ежедневная работа в избе, на дворе около скота. В крестьянской жизни не получалось такого, чтобы день, даже и годовой праздник, перекатывался без единого заделья, но поскольку работа эта была привычной до бездумья, ее и за труд не считали. А вот ежели кроме домашней еще в огороде или в поле от светла до сумерек поломаешь спину, тогда — поработал. Так чаще всего и бывало, что в привычку всем, а уж от прямого безделья, говорили бабы, кто не лодырь, то устанет сильнее, чем копая картошку или на сенокосе.
Алена проснулась рано, на рассвете, хотя осенний рассвет не летний, когда в шесть уже голоса по деревне, глянула в окно на куст рябины, не мокрый ли, полежала еще некоторое время, вслушиваясь со сна. Но тихо было, не лаяла собака — не на кого, не мычала корова, просясь доиться, и в избе тихо, лишь в передней мерно стучали ходики. Спала Алена в горнице об два окна в палисадник, стояла здесь возле глухой стены широкая деревянная кровать, в простенке между окнами небольшой под скатертью стол, над столом в рамках фотографии, на подоконнике цветы, на полу узкий пестрый половик из тряпья.
Алена поднялась, босая, в длинной рубашке, поправляя обеими руками волосы, прошла в просторную переднюю, где висели часы, и долго бездумно стояла около окна среднего, смотрела в огород на бурые перепутанные плети картофельной ботвы. Время было доить, выгонять пастись корову, выгонять овец, кормить свинью и кур, топить печку — сварить к обеду суп, без которого Алене любая еда не еда, хоть что на стол поставь.