Вечером после ужина, лежа на печи, я все раздумывал над рассказами отца, дивясь. Вот, оказывается, какой мой тятька. А я-то хотел, чтоб он был офицером, да с орденами. А он и так герой. Ходил в атаку множество раз не пугаясь, медаль заслужил, товарища спасал, две операции перенес. Выжил, домой воротился. И дома дня не посидит без работы, что-нибудь да делает. Не у всякого парнишки в деревне такой отец. Хотя и на костылях, а с нами, с семьей. У многих отцы вообще не вернулись, вот уж лихо им…
В пятнадцать лет закончил я семилетку во Вдовине, в соседней деревне вниз по Шегарке, живя там три учебных года неделями в интернате, приходя на выходные домой. Десятилетняя школа находилась в Пихтовке, еще ниже по Шегарке, на притоке шегарском Баксе, довольно далеко от нас. Но я затеял проситься в город, в ремесленное училище — слышал я об этих училищах из разговоров, читал о них. Захотелось поехать в город. Мать расстроилась, а отец долго разговаривал со мною, убеждая в другом.
— Мы тебя не держим, — говорил отец.
Июльским вечером сидели всей семьей на крыльце после дневных работ. Вечер был тихий, теплый, в огороде все цвело. Мать прополола грядки, а я их поливал.
— Не держим, — повторил отец. — Вольному воля, как говорят. Иди на все четыре стороны выбирай свою дорогу. Сам, чтобы потом обид на нас с матерью не было. Но мы тебе советуем закончить десять классов. Пока с матерью в силе еще, будем помогать. К восемнадцати закончишь десятилетку, как раз в армию будут призывать год твой. Ты же офицером хотел быть. Подберешь по душе офицерское училище, поступишь. Хоть летное, хоть морское, хоть танковое. А передумаешь с училищем, просто отслужишь положенное. Ремесло от тебя не уйдет, с десятью классами образования ты и в армии ремесло обретешь. Нам-то с матерью хотелось, чтоб ты на учителя выучился, учительствовал. Чем плохая специальность? В областном городе есть ведь институт такой, где на учителей готовят. Закончить, вернуться на Шегарку в края свои. А ты — в ремесленное. Один ты у нас — и в пятнадцать лет отрываешься от дома. Уедешь, и станет мать тосковать — плакать, писем ждать, приезда твоего ждать. Вот наш тебе совет, Кирюша. А уж ты смотри сам, чем заниматься…
Осенью пошел я в восьмой класс пихтовской средней школы. А через три года, и так же вот осенью, родители провожали меня в армию. Военкомат предлагал поступать в училище на выбор, но я отказался, ко времени тому желания мои с поступлением действительно изменились: не тянуло уже, все отодвинулось куда-то…
— Ну вот ты и вырос, — говорил отец. — Взрослый человек. Смотри какой, ростом со мной сравнялся. Ну иди, служи. Да не балуй там. Помнишь, как читали мы с тобой в книжке… на службу не напрашивайся, но и от службы не отказывайся. С училищем передумал? Вот видишь, как бывает. Ну все. Не забывай нас с матерью, а мы станем поджидать возвращения твоего…
Служил я по счастливой случайности в тех местах, где воевал отец. Сначала попал в учебный батальон, а после прохождения курса молодого бойца, принятия присяги нас распределили по ротам уже для прохождения действительной службы, и я оказался неподалеку от Смоленска. В учебном ходили мы строем под музыку, и однажды услышал я знакомую мелодию, тут же вспомнил Шегарку, деревню свою, родительскую избу, отца, сидящего напротив окна с уздой на колене, дратвой и шилом в руках. После занятий подошел к командиру взвода и спросил, что это за музыка.
— А-а, — улыбнулся старший лейтенант, — это марш «Прощание славянки». Василий Агапкин сочинил. Жил такой человек. А ты не знал?
И хотя мне было всего-то восемнадцать лет от роду, я уже достаточно повидал на своем веку, достаточно пережил, в полной мере знал деревенскую жизнь, кое о чем имел лишь представление, о многом же пока догадывался. Но еще больше мне предстояло открыть и познать, интерес к жизни у меня был и к малому и к большому, потому в свободное время читал я всякие книги, помня советы отца, присматривался, прислушивался, размышлял. Потому, не стыдясь, подходил с вопросами к знающим людям, искренне благодаря их за разъяснения. Делился и сам знаниями.
В увольнение ходили мы в город. Бродя по Смоленску, замечал я еще следы войны — полуразрушенные, обгоревшие кирпичные здания. Приближался к ним, подолгу стоял подле, стараясь представить, что здесь происходило всего полтора десятилетия назад. В те дни я много думал обо всем сразу. О себе, чьи детство и отрочество уже прошли, а теперь вот проходила и юность. О том, как сложится в дальнейшем моя жизнь. О сестренке Юле, не дождавшейся отца. О матери, каково жилось ей в ожидании мужа, в ожидании лучших дней. О той работе, что переделали ее руки. Об отце, которому тягот выпало больше, чем кому-либо из нас.