— Да не знаю. Просто так, напомнил одного человека. Слушай, пошли лучше домой. Не могу, не хорошо мне что-то.
— А если Лёшка придёт к тётке?
— Ну, объясню ему дома. Пошли. Я тебя очень прошу. Только не спрашивай ничего.
— Опять давление, что ли? Хорошо, пошли обратно.
Уже подходя к полю, Валентина с ужасом отпрянув назад, дёрнула за рукав Любу.
— Люб, что это? Там кто-то стоит, вроде? — показывая рукой на противоположную сторону, спросила она.
— Валь, да ты чего? — посмотрев с удивлением и одновременно беспокойством на подругу, ответила Люба. — Нет там никого. Там берёза.
— Да нет же, смотри, девушка какая-то. Что я не вижу, что ли. Стоит около берёзы.
Валентина действительно видела девушку в белом платке, одиноко стоявшую к ним спиной, около такой же одинокой берёзы. Только сейчас, приглядевшись, она поняла, кто стоял там. В ужасе, чтобы не закричать, она закрыла ладонью рот.
— Валь, Валя! Ты слышишь меня! — кричала, тормоша её Люба. — Валь! Да что с тобой! Валя!
Валентина, казалось, совсем не слышала криков подруги. Она была так поражена зрелищем, которое предстало перед ней. Внезапно девушка обернулась, посмотрев на неё, как ей показалось, с упрёком, и исчезла совсем, так же неожиданно, как и появилась.
— Валя! Ну, ты что! Валя! — продолжала тормошить её Люба.
— Ничего. Всё прошло, — тихо, еле слышно, наконец-то ответила Валентина. — Поехали домой, не могу я здесь больше оставаться. Только ты иди рядом, я сама не дойду.
Всю дорогу, Валентина шла, вцепившись в руку Любы, боясь посмотреть в сторону берёзы, росшей чуть в стороне от тропинки. Девушка, то появлялась, смотря на неё, то пропадала снова. Валентина чувствовала, как ноги подкашиваются, но, держась из последних сил, всё же прошла поле. Она боялась выдать себя, боялась расспросов подруги. Что она могла ей сказать? Страх снова, как и тогда, в ту ночь накрыл её с головой, но, слыша, как наяву, слова Серафимы: «…Кто узнает… Молчи до самой смерти. Поняла?»
— Ну, и чего ты боялась? Вот берёза, — показав на дерево рукой сказала Люба. — И нет тут никого.
— Вижу, — тихо ответила Валентина.
— Слушай, Валь, что хоть с тобой в последнее время? Из-за Лёшки, что ли, так переживаешь? Или Ксенька чего опять набедокурила? Может вам съездить куда, отдохнуть малость? Того гляди долбанёт давление-то, так нервничать-то.
— Да ничего, отойду. Устала просто. Полежу дома, успокоюсь.
— Ну, смотри. Может мне остаться с тобой-то, пока девчонки и Алексей не вернутся?
— Нет, не надо. Мне лучше одной. Посплю немного и пройдёт.
***
Иван, поглядев в след Любе с Валентиной, повернулся к Алексею.
— Чего это с Валентиной-то? Стоят вон с Любкой у поля, руками машут, спорят, что ли, о чём?
— Да кто её знает? Понапридумает себе головной боли, а потом сама и мучается. Небось приходила меня высматривать, не верит всё, думает, у бабы какой. А может с девкой опять чего, с дочкой младшей. Сама воспитала, теперь вот получает. Мне же слова не давала сказать, начну ругать за провинность, так нет, влезет и рот затыкает, ну, и чего теперь удивляется? Вот только Катя, старшая, одна радость для меня. Хорошая девка выросла.
Вальков подошёл к забору, посмотрев в ту же сторону. Валентина стоя у подсолнухов, казалось о чём-то спорила с Любой, показывая рукой на тропинку, и что-то оживлённо ей говоря.
— Мож к ним пойти, случилось чего, что ли? — смотря на них предложил Иван.
— Да чего там у них случиться может? Валька не была тут уже больше двадцати лет, чего-то боится поля этого. Спрашивал — молчит. Напридумала себе страхов. Сама сюда дошла, вот также пусть и обратно, ничего с ней не будет. А мне заняться больше нечем? Делать мне больше нечего, буду ещё её через поле туда–сюда водить. Дурная баба, и есть дурная баба.
***
— Ты чего это сегодня, как увидела Алексея, так прям побелела вся, как будто не человека, а самого нечистого увидела? Знаешь его, что ли? — спросил вечером Алексей, приехав, вскоре после Валентины, домой.
— С чего ты взял-то? — стоя перед плитой, боясь посмотреть на него ответила Валентина. — Так просто, воздух видать такой, цветёт может чего, вот голова и закружилась. Мало ли чего может быть с человеком.
— Да? Со стороны другое казалось, — подозрительно посмотрев на неё ответил Алексей. — Чего приезжала-то? К тётке Любкиной не пошли, а сразу домой. Меня, что ли, подозреваешь? Ну, теперь-то убедилась, где я бываю. Спокойна теперь?
— Есть будешь или там поел? Ужинать скоро готовить не на кого будет. Мотаетесь все, кто где.
— Кто где, — недовольно повторил Алексей. — Я на работе, да вон парню помогаю, у Кати работа, а вот где твоя любимица мотается, это уже сама себе вопросы задавай.
Валентина на этот раз промолчала, не стала, как всегда, защищать дочь. Да и не до того ей было. То, что хотела забыть всю жизнь, то, от чего пряталась двадцать лет, вдруг всплыло наружу. Как теперь дальше жить с этим, зная, кто этот парень, которому её муж помогает, чей он сын? Давний грех, взятый на душу, стал с новой силой давить на сердце. Жить, как прежде ей уже не получится, она это чувствовала, но что делать, как быть, она не знала. Мысли одолевали, не давая сосредоточиться.
«Сказать ему всё? — думала она, когда муж ушёл в комнату. — Убьёт ведь. Как себя поведёт, узнай правду? Страшно, но и так тяжело. Думала всё, прошло. Забыла всё, не возвращалась туда, а нет, всё, как и прежде, вернулось. Не даст она мне жить, не даст».
Всю ночь Валентине снилась Серафима, грозя пальце, снова и снова напоминала ей о той давней тайне, что скрепила их двоих. Давно уже не было Серафимы, но так и не отпускала она её, казалось, что даже оттуда крепко держала в своей власти. Валентина просыпалась, крича и толкая мужа. Он, не выдержав, перебрался спать в коридор, на раскладушку.
— Тебе, Валь, нервы бы полечит надо. Совсем с ума сходишь. Орёшь всю ночь, вчера вот представление устроила. Обратилась бы тогда куда, что ли, чем так и самой, и других мучать, — в сердцах бросил он ей, беря подушку.
Она и сама понимала, что так долго продолжаться не может. Ей и самой казалось, что она сходит с ума от этих воспоминаний, но что она могла поделать? Страх навсегда сковала её, то давнее обещание, нарушить которое она не могла, боялась, зная, чем может это обернуться.
На следующий день, вскоре после того, как Алексей снова уехал в село помогать своему тёзке, к ней снова пришла Люба.
— Ну, как ты тут, подруга? Алексей-то где? Там же, что ли?
— А где ему быть-то? Днюет и ночует там. Мёдом там, что ли, намазано, так и летит туда. Всю жизнь сына хотел, а я всё никак, не могла родить, теперь вот к парню и привязался. Слушай, Люб, я чего тебя хотела спросить-то, — она вопросительно посмотрела на подругу. — Ты не знаешь, что хоть за Рязанцевы-то такие?
— Почему не знаю? Знаю. Степан этот, ну, Рязанцев, отец этому парню, как его зовут-то забыла?
— Алексей.
— Тёзка значит. Так вот Степан с моим Валентином одно время работал, а Тамара — мать Алексея, там у нас в сельпо недолго работала. Он — Степан — уехал куда-то, сын ещё маленький был, развёлся с ней и уехал. Куда, зачем, никто не знает, как в воду канул, а она на Север, говорят, подалась.
— А сын? Ну, он-то чего не с ней-то?
— Его сестра Тамары к себе забрала. У ней самой сын, чуть постарше, ну, она и их сына к себе, как родного вырастила. Она же тоже соседкой моей была, ну, когда мы там ещё жили, на том конце, пока квартиру новую не получили. Говорили, что сын, мол, у них не родной, а откуда, не знаю. Тамару-то уважали все, баба-то она хорошая, вот и молчали все. Да он и не похож на них. Степану даже одно время говорить начали, что, мол, сын-то не твой, кто уж ляпнул, я не знаю, но он с тех пор, говорят, и начал пить, а потом и совсем ушёл. Но это всё слухи, а как там на самом дела, кто знает? Чужая жизнь потёмки, да и я там уже не жила, редко бывала, так что не знаю, что и как.