Помню, первая моя супруга постоянно обвиняла меня в гордыне. А я её — в ханжестве. (Интеллигентная была семья, однако!) Пообзываемся-пообзываемся, а потом смотрим друг на друга круглыми глазами и ни черта не можем понять. Она не въезжает, почему ханжество, — я не въезжаю, почему гордыня.
Теперь-то после третьего развода я знаю, в чём дело. Грех, который нам неведом, мы просто не можем себе вообразить. Я, например, ханжа. Да-да, ханжа! А циника корчу, чтобы хоть как-то скрыть своё ханжество. Ну и, естественно, в каждом собеседнике вижу прежде всего ханжу. То есть себя нелюбимого.
Вообще запомните: в чём вас обвиняют окружающие, в том они и виновны. Народная примета.
Так вот Васятка, осмелюсь предположить, был мне симпатичен именно потому, что не видел я в нём ни единого из собственных недостатков. А уж он почему воспылал ко мне такой любовью — не могу знать…
Кстати, неприличнейшая это манера — впадать в раздумья за столом да ещё во время разговора. Делового, учтите!
— Что не так? — не выдержал наконец Никанор Палыч. — Что вас смущает?
Пришлось очнуться.
— Многое, — честно ответил я. — Даже на техническом уровне. Вы в курсе вообще, что с завтрашнего дня Васятка начинает работать самостоятельно…
— В курсе.
— А раз в курсе, то какого чёрта!.. — вспылил я. — Мы же с ним в разных сменах будем!
— Знаете, жить ему пока негде… — завёл издалека Никанор Палыч. — О родственниках даже слышать не хочет, а у нас ему будет как-то… неловко… Вот я и думаю: а если вы временно поселите его у себя? Сдадите койку… Ну тот диванчик в уголке…
Услышав про диванчик в уголке, я онемел от бешенства. Они что, и домой ко мне влезть успели? Вспомнил мой вековечный бардак — стиснул зубы.
— А кто будет платить?.. — процедил я. — Он?
— Мы.
— Сколько?
И Никанор Палыч назвал такую сумму, что бешенство моё дрогнуло и пошло на убыль. За подобные деньги вообще-то принято снимать двухкомнатку в центре.
— Ежемесячно? — уточнил я на всякий случай.
— Разумеется!
— Подумаю… — буркнул я.
— Ну вот и славно! — обрадовался он. — С техническими затруднениями справились. Остались, как я понимаю, моральные запреты…
— Да полноте! — возразил я. — Какая тут может быть мораль? У пенсионера-то…
— То есть вы согласны?
— Нет.
— Почему?
— Не хочу.
— Не хотите помочь человеку, потерявшему рассудок?
Я задумался.
— Обороне страны помочь не хотите?
Ну насчёт обороны — это он зря. Высокие слова в таких случаях как-то не убеждают.
— Подписывать ничего не буду, — хмуро предупредил я.
— А и не надо! Давайте просто условимся. По-джентльменски.
— Это как?
— Квартплата — само собой. Но всё, что покажется вам интересным или там непонятным, вы сообщаете мне. А я вам за это плачу. Отдельно. Из своего кармана.
«Ну да, из своего…» — ухмыльнулся я про себя.
Я думал, с Васяткой мне придётся труднее. Оказалось, вполне терпимо. Был у меня лет десять назад французский бульдог — так с ним хлопот было куда больше.
Во-первых, патологически чистоплотен (я не о бульдоге, разумеется, я о Васятке). Сам-то я, живя в одиночестве, за последние годы, признаться, малость опустился: неделями, случалось, полы не мёл, мебель пылью обросла. Дикий барин… А тут за пару-тройку дней — гляжу: диво дивное — унитаз воссиял!
То ли жилец мой и раньше был на чистоте сдвинут, то ли инсульт помог.
Обнаружился и другой бзик, далеко не столь приятный — маниакальная аккуратность. Книги у меня на полках всегда располагались… не то чтобы как попало… Как удобно. А он взял, дурачок, да и выстроил их по ранжиру. И если бы только книги!
Привычки я менять не люблю. Хотел ему выволочку учинить — в смысле заставить всё вернуть, как было, а он съёжился и смотрит на меня в ужасе. Начал сам переставлять — он в слёзы… Ну вот что с ним таким прикажешь делать? Будем привыкать — оно того стоит. Не шутки, чай: с первой квартплаты погасил долг за электричество, а то уже отключить грозились. Со следующей погашу остальные…
Единственное, чего я Васятке не позволяю, как бы он меня на жалость ни брал, — это готовить. При всём своём прилежании Василий Данилович Блаженный кулинарно бездарен. Проверено и перепроверено. Вот посуду помыть, плиту, сковородку — тут другое дело… Тут — сколько угодно!
Хотелось бы только знать, долго ли ещё такая райская житуха протянется. Никанор Палыч, помнится, рассказывал, будто Васятка говорит странные вещи… рисует странные картинки… Ни черта он ничего не рисует! И почти ничего не говорит! Словарный запас — минимальный. Как у четырёхлетнего пацана. На физии счастье написано — чего говорить-то?