Утка приземлилась на мой книжный шкаф. Дождь немного утих. Когда вода обрушилась на крыши, по комнате разнесся запах озона — грозы, камня и крови богов. Сохраняя спокойствие, я продолжал притворяться спящим. Я размышлял. Белые перья на крестце птицы окрасились в красный цвет. Ее глаза, как и мои, были полузакрыты. Она выглядела так, словно вот-вот умрет. Может быть, поэтому она и прилетела? Чтобы спрятаться у меня дома?
Я по-прежнему не двигался. Не знал, как поступить: возможно, вы помните, что я решил полностью отдаться тому, что осталось от ежедневного счастья; помните, я пытался проживать каждый день в удовольствие, так, будто Смерть ждет меня за поворотом; и вот самое настоящее удовольствие оказалось у меня под носом. Я вспомнил, как в детстве ел утиную ножку с яблоками. Я попытался понять, когда в последний раз ел мясо. Около месяца назад? Думаю, то была баранина. Жесткая баранина. Настоящая подошва, и при этом безумно дорогая. А тут целая утка! Я должен был рискнуть.
Утка сидела неподвижно и, казалось, ничего не замечала. «Раз какой-то идиот подстрелил ее… раз она уже почти мертва, было бы глупо не поймать птицу и не отнести ее в „Тур д’Аржан“» — такова была суть моих размышлений. Конечно, я не участвовал в охоте. В какой-то степени я понимал, что не заслужил ни этой птицы, ни этого уникального ужина. Но что я мог сделать? Мне повезло, вот и все. Некоторые выигрывают в лотерею с первого раза. Теперь моя очередь. Посмотрим, отвернется ли после этого от меня удача. Поеду на велосипеде: если пойду пешком, птицу у меня могут украсть. По пустынным улицам я доберусь туда менее чем за двадцать минут.
Меня беспокоила одна проблема: придется терпеть общество президента и сидеть перед толпой журналистов в течение всего ужина. Я представил, как все эти люди будут смотреть, как я ем, задавать мне вопросы личного характера, а это испортит мне все удовольствие. Я представил себе этот разговор, возможно худший, чем беседа с тем пьяным в бистро во время обеда. Представил, как наш милый президент берет себе утиную грудку, а мне оставляет ножки или даже что похуже. И это не говоря уже о дурном вине, которое мне поднесут в конце трапезы, даже еще до десерта, чтобы я поскорее ушел. Тогда я, без сомнения, почувствую унижение. Как я в таком расстройстве чувств доберусь до своей комнаты под крышей? Но я должен был принять во внимание еще более важное соображение: меня ждали двадцать миллионов чудесных новых франков. Я представил все удовольствия, которые мог бы себе позволить с такой суммой, и встал, чтобы закрыть окно. Утка была в ловушке, мне оставалось лишь поймать птицу. Что, учитывая ее состояние, было не очень сложно.
~~~
Силы оставляли птицу, но она не дала себя так просто поймать. Утка долетела до книжного шкафа, потеряла равновесие и упала.
Она лежала на ковре и почти не двигалась. Я мог бы схватить ее, как охотники — загнанного и изможденного оленя. Казалось, птица хотела умереть. Раз и навсегда. Я посмотрел на утку и сказал себе, что ее время еще не пришло, да мне было больно даже смотреть на нее. Ей еще предстояло вынести удушение, духовку, нож, серебряный поднос… А мне оставалось лишь наклониться, чтобы ее схватить. Но я посмотрел на птицу тут, у себя на ковре, с окровавленными перьями, и почувствовал жалость. Я уже очень давно не испытывал ничего такого. За эти годы я ожесточился. Ибо таковы были правила игры. Теперь это был единственный способ жить.
Да, так и было: мне стало очень жаль эту птицу; к себе я тоже испытывал горькую жалость, которая, надо сказать, была очень похожа на презрение. Жалость — опасное чувство: она запускает механизмы, которые мы не можем контролировать. Вот почему я редко позволяю себе ее испытывать.
Я опустился на колени посреди комнаты… Внезапно я подумал о своем детстве, об утках в фонтане Тюильри, о маме и детских песенках, которые она мне пела. «Утка уточке сказала…» А что там дальше? Какая-то игра слов… Да, точно. А может, мама пела что-то другое… О ласточке, которая собирается покинуть гнездо. «Смелее, — сказала ей мать. — Подставь крыло ветру». Эти слова потрясли меня, я ведь забыл о них на сорок лет: «Я, как ласточка, лечу в будущее. Жизнь моя будет прекрасна. Прощайте, друзья. Не забывайте меня».
Мой ум, как раскручивающаяся пружина, продолжал с бешеной скоростью собирать воедино осколки прошлого. Меня душили слезы и смех, я вспоминал разговоры, которые так старался забыть. Но время не притупило воспоминания, они были такими яркими, что страдания мои стали безмерными.