Ирина пришла заметно озабоченная, сразу попыталась мне что-то рассказать, но я прикрыл ладошкой ее рот и провел в свою единственную комнату, в которой был накрыт стол. Все, что должно быть горячим, исходило паром, в центре стола находился десерт, сок был разлит по бокалам, и дожидалось своего часа красное романтическое вино Пино Нуар.
Я невольно сглотнул слюну. Ирина, похоже, тоже.
– Прошу вас, сударыня, – пододвинул я перед своей дамой стул.
– По какому случаю такое пиршество? – поинтересовалась Ирина, с удовольствием поглядывая на выставленные блюда.
– По случаю последнего дня отпуска, – ответил я. – Ведь завтра у меня наступают рабочие журналистские будни. И еще по случаю того, что я влюблен. В одну прехорошенькую девушку по имени Ирина. Ты, случайно, не знаешь такую?
– Знаю, и даже очень хорошо, – буквально засветилась от сказанных слов Ирина. – Эта девушка и правда прехорошенькая. А еще она умненькая, образованная, добросовестная, целеустремленная и… страстная!
– Да ты что? – всплеснул я руками.
– Представь себе! – вызывающе посмотрела на меня Ирина глазами, полными искорок.
– Ты действительно хорошо ее знаешь.
– Да, – согласилась Ирина. – Почти как себя…
А потом мы приступили к пиршеству. И говорили, говорили, говорили… Не о том, что мне завтра на работу. Не о деле Александры Терентьевой. И не об Иркиной учебе на факультете журналистики. О делах мы вовсе не разговаривали. Ибо разговаривать за едой о делах, смотреть новости по телевизору или читать газеты – значит получить в скором времени несварение желудка. И лишить себя кайфа от вкушения пищи.
Не-ет… Мы говорили о пустяках, о детстве. О знакомстве с миром и ежедневных открытиях, которые на сегодняшний день становятся все реже и реже.
Говорили о прочитанных книгах. О мечтах, которые со временем заимели привычку куда-то улетучиваться, мельчать, терять краски… И превращаться в обычные желания, выполнимые без особого усилия…
Мы говорили об ощущении праздника, которое приходило тогда, в детстве, просто из ничего! Например, когда, прищурившись, можно было увидеть, как в солнечном луче, падающем из окна на постельное одеяло, беспорядочно снуют микроскопические пылинки. И это вдруг вызывало предвкушение праздника, который обязательно случался. Впрочем, тогда каждый день был наполнен подобным предвкушением…
Пообедав, мы плюхнулись на диван. Мы так наелись, что было трудно разговаривать. И мы молчали. Но не каждый о своем. Мы молчали о нашем общем, и от этого было тепло и радостно на душе.
А потом мы как-то незаметно уснули. Разом. И проснулись уже в одиннадцатом часу вечера. Тоже одновременно, как будто бы проживали в унисон. За окнами было тихо, и откуда-то издалека доносился звук проходящего поезда или электрички, не слышимый днем…
– Я сегодня разговаривала с Зинаидой Ивановной, – тихо произнесла Ирина, нарушив наше идиллическое молчание.
– И что она тебе сказала нового? – так же тихо спросил я.
– Она сказала, что Саша сделала признательные показания, – с грустью ответила Ирина.