Как же я противился, шевелил ногами. Точно не мог нащупать педали, но все-таки, уступив соблазну легкого спуска, быстрым шагом направился к остановке. Треугольный знак "дорожные работы" показался мне перевернутым гербом одного из древнерусских городов, зачем-то я хлопнул ладонью по железному столбику, поддерживавшему его. И я не бранил себя за безрассудство, даже с некоторым щегольством надавливая при ходьбе на стоптанный каблук сапога. Приходилось ли вам замечать, что на иных снимках приоткрытый рот Лу Рида смотрит окном после пожара. Как я не хотел, но вынужден был признать, что перешагивая порог ожидалки, я будто бы проваливался в разинутый шахтерский рот Лу Рида.
Внутри было темно, и, казалось, никого нет внутри. Двое парашютистов в черных комбинезонах нежно поддерживали под руки парившую в небесах женщину, похожую на куклу. На ней было надето платье из ткани настолько тонкой, что носить его можно было бы только на голое тело. И вот уже это не парашютисты , а подводные ныряльщики с восковыми лицами : Неважно, неважно. Как раз облако отодвинулось, и широкий луч закатного света высветил дощатую скамью, пегий от табачных плевков цементный пол, а на нем пару женских сапог, какие называли, помнится, "румынками". Сапоги были иссиня малинового цвета, а гамаши совсем синие - темно-синие. На скамейке сидела поселянка. И внешность, и количество лет ее были мне мало любопытны - мужь, диты: Я демонстративно уселся подальше от нее.
Мысли Ружникова при виде Румынок: по-моему ношение обуви - это строжайшая привилегия мужского сословия. Сапоги уместны на ногах захватчика, истоптавшего несколько пар подметок, чтобы накричать, позируя, на мать партизана; в сапоги должны быть обуты ножки продрогшего рукоблудника на пороге бомбоубежища, разносчика телеграмм, уверенного в том, что настанет день, и распахнутся двери, сопровождаемые мелодичным звонком, а вслед за дверьми и полы халата прелестной хозяйки дома. Женщину можно представить лишь в бутсах, покоряющих дешевизною и величиной зерен. Она попирает босыми ступнями почву родной резервации, закогтив многосуставчатыми пальцами ее рыхлое вещество.
Ничто, ни единый предмет не поблескивал в полутемном склепике. Бывало, усаживаясь за письменный стол, я убирал с него всякую вещь, способную блестеть, и только потом уже зажигал светильник.
Отвратительный Телющенко снова овладел моими помыслами. Одной из первых книг, разочаровавших меня, были "Воспоминания о камне" академика Ферсмана. Двое геологов празднуют открытие в столичном ресторане, им еще не известно, что они являются оружием возмездия. Ученые сидят у раскрытого окна, занавешенного сиреневой портьерой. Они сидят на одинаковых вычурных белых стульях за круглым белым столом. Оба носят одинаковые шкиперские бородки, у обоих русые волосы, взбитые в хохолок, похожий на бурунчик в рожке с мороженым. Официант со сросшимися бровями и уходящим в шею при улыбке подбородком присаживает к ним за столик девушку. Она чудовищно мала ростом, и ее тоненькая шея, перевязанная фуляровым платком, готова надломится под тяжестью машкуры, скрывающей вместе с очками ее лицо. Эта девушка Александр Телющенко, на нем надет обильно подбитый ватой кремплиновый брючный костюм и паричок, делающий его похожим на япошечку из женского оркестра. Телющенко привычно лжет истосковавшимся в тайге по дамскому обществу разведчикам недр. Он сочиняет им про известные женские неприятности тем же карминовым ротиком, что бормотал тразименскую камышинку почты духа. Незаметно для глаз все трое уже перенеслись в квартирку обманщика. Окошко в ней также раскрыто, но занавеска значительней уже той, что в ресторане. Однажды испытав блаженство, геологи жаждут ощутить его еще и еще раз. И вот один из них, ослепленный похотью, срывает "первук" с плешивой головы отчаянного травести. Осознав, что их обманом вовлекли в противоестественный разврат, молодые люди убивают Телющенко острым и тяжелым самородком, как и подобает геологам. Порок наказан. Оставшись наедине с трупом. Они вспоминают, что до сих пор не одеты (Телющенко уже успел переставить пуговицы сообразно женскому вкусу), и вот один из них, тот, что похож на парашютиста, поправляет рассыпавшийся кок, после чего натягивает малоразмерную вещицу на свой могучий и гладкий торс целомудренного убийцы. Ткань лопается зубчатыми клочьями, словно ее вымочили в серной кислоте, но мускулистая спина остается невредима и не выражает ничего. Верхушки деревьев за окном замерли в знойной ночи, они неподвижны и пострижены также как и карликовые деревца, что живут в кадках ресторана.
Закат разбивался огненною гроздью, дробясь в стеклышке, вставленном в мой глаз. Я снова стоял на возвышении и командовал зондер-командой! Виселицы, оформленные в виде конечностей красоток из "Фоли-Бержер" - Фюрер дарит вам только подвязки, я дарю вам непостыдную гибель от арийской руки. Маленький мальчик с испуганной улыбкой лакомки любовался вскинутыми перекладинами, веснушчатыми бедрами и победоносным вермахтом.
Опять у меня удушие - розы своим ароматом сводят с ума. Издалека стал доноситься рокот мотора. "Продается разбитое сердце", - мне случалось читать письма от девушек, раздосадованных краткостью этой фразы едва ли не больше, чем краткостью одноименной песенки Элвиса. Машина приближалась, гул нарастал, а с ним заодно и мое дионисийское озлобление.
Поселянка качнула головой, подняла за лебединые рукоятки свою ношу, затем встала на ноги. Мои пальцы легли на нож. Она стояла спиной ко мне в проеме - болоньевое фру-фру и духи. Фары скользнули по нашим сапогам блеснула фольга на полу, должно быть от плавленного сырка. Должно быть, он у нее за губами - небольшая часть. И я понял, что точно также заблестит острие моего:
Проехал не автобус. И, высоко подняв руку, я опустил нож в то место. Где шея соприкасалась с плечом.
Есть небольшой квартал, я его часто вижу во сне, я оказываюсь в нем обычно в теплые сумерки. Там есть широкая площадь. Она поката и уходит под откос, где виднеется садик, более живописный, чем он есть на самом деле, еще более загадочный, чем виделся мне в пятом классе, когда решетчатая спортплощадка на его территории легко поддавалась заселению самыми фантастическими существами.
Здания на площади похоже на здания Львова и Киева разом - оба города остались в моей памяти все теми же снами наяву. Я знаю, что никогда снова не попаду в них, но я также горжусь тем, что я единственный, кому недоступно туда проникнуть, даже приблизиться.
Не двери одного из подъездов прибит указатель. Вот как выглядит перечень мнимых жильцов:
Луценко
Матвиенко
Музыка
Мухамедов
Камень, из которого построен особняк, превосходит величиной обычные строительные материалы. И здесь я не могу не вспомнить слова Эдгара По: "Есть моря, где тело корабля растет как человеческое".
Существуют и сны, в чьем воздухе камень мостовой растет подобно жемчужине в сумерке раковины.