Я объявляю, что тренировка закопчена, и направляюсь к своей спортивной сумке. В тот момент, когда я делаю большой глоток из бутылки воды (номер шесть из восьми, позволенных мне за день), замечаю, что новичок, которого я рассматривала, направляется прямиком ко мне. Черт подери! Я что, так откровенно пялилась?
— Спасибо за отличную тренировку. Я обычно не хожу на такие занятия, но ваш класс показался мне интересным.
Теперь, когда он стоит прямо передо мной, я могу рассмотреть его получше. Хорошо, что нашелся повод полюбоваться им вблизи. Мой собеседник примерно метр восемьдесят ростом, у него глубокие карие глаза, волнистые черные волосы, слегка смуглая кожа. Один из тех людей, национальность которых навскидку не определить. Он может быть обычным белым парнем с черными волосами, а может оказаться латиноамериканцем, греком или арабом. Сеть мимических морщинок выдает его возраст: лицо, и без того красивое, несет следы частых улыбок. Именно по лицу я определяю, что ему около сорока трех лет, ну, плюс-минус год. Однако тело у него, как у двадцатилетнего парня, и даже лучше, чем у большинства юнцов. Сквозь футболку проступают очертания грудных мышц, живот такой плоский, что на нем можно печь блины.
— Благодарю, — сдержанно улыбаюсь я, стараясь не показать откровенного интереса к его персоне. — Работаю, как могу.
— Это видно. Прекрасный набор упражнений. Завтра у меня будет болеть все тело.
— Значит, я выполнила свою задачу.
— Кстати, меня зовут Оуэн, — протягивает он руку.
— Нора, — чуть откровеннее улыбаюсь я, и мы обмениваемся рукопожатием.
— Вы преподаете здесь еще какие-нибудь классы?
— Нет. Раньше я вела степ-аэробику, но решила полностью сосредоточиться на этой группе.
— Черт возьми. Я надеялся, что вы преподаете еще что-нибудь. Что же, буду ждать неделю, чтобы увидеть вас вновь.
— Видимо так, — отвечаю я, не в силах больше удерживать обольстительную улыбку.
— Хорошо. Буду ждать с нетерпением, — говорит он и добавляет, — в этом клубе столько молодежи. Так приятно встретить ровесника и поболтать.
Ровесника?! Я НЕ ВЫГЛЯЖУ на его годы!
— Э-э-э… да, — меня словно с небес уронили на землю. По-видимому, мне не очень успешно удается скрыть свой ужас. Прежде чем я успеваю что-либо добавить, он извиняется.
— Не то чтобы вы смотрелись моей сверстницей… то есть… вы выглядите потрясающе, — он слегка запинается. — Я не сказал разве, что мне двадцать два?
Он надеется, что шутка расслабит меня.
— Так-то лучше, — чеканю я, пытаясь вздохнуть свободно. Только бы не показаться зацикленной на собственном возрасте… хотя… поздно. Это же правда, я зациклена, так это и есть.
— Что ж, увидимся на следующей неделе?
— Я буду здесь, — сухо отвечаю нахалу и смотрю вслед, пока он идет к выходу.
Когда дверь за ним захлопывается, я разворачиваюсь и рассматриваю себя в одном из огромных зеркал, опоясывающих зал. Надо бы внимательно изучить свое лицо. Неужели я выгляжу на сорок? Должно быть, так. Если бы мой возраст не был очевиден, разве бы он сказал, что «приятно поговорить с ровесницей»? Смотрю на свое отражение, вот она я — в облегающей майке и хлопковых шортах. Неужели выгляжу смешно? Тело у меня, бесспорно, идеально для этого откровенного наряда, но лицо? Неужели лицо меня выдает? От этой мысли становится так грустно, что я теряю последние сомнения: итак, решено, мне необходима пластическая операция. Пора. Подправить немного здесь, немного там. И тогда сорокалетний мужик не сможет сказать, что я его ровесница.
21. Камилла
Делаю глубокий вдох, пытаюсь расслабиться — получается не очень. Как я могу сохранять спокойствие, если врач только что занес надо мной шприц с длинной иглой?
— Чтобы заморозить этот участок кожи, я вколю лидокаин. Придется немножко потерпеть, — говорит доктор.
Он приподнимает лист бумаги, которым накрыты мои грудь и живот. Перехватывает шприц и несколько раз колет меня в воспаленную область под грудью. Я удивляюсь — боли особой нет. Обычно, когда доктора произносят «будет немного неприятно», понимать это надо как: «боль будет, черт подери, нестерпимой».
Когда участок кожи становится бесчувственным, врач берет шприц с еще большей иглой и вводит ее мне под грудь. Я не вижу, что там происходит, но, хотя кожа заморожена, все равно чувствую, как он там копается. Боли действительно нет, но организм реагирует на вторжение, и от этого неприятного ощущения я с удовольствием избавилась бы как можно скорее. Через несколько секунд врач вытаскивает иглу и показывает шприц:
— Ого, сколько жидкости.
— Жидкости?
— Гной, — говорит он. — У вас довольно сильное воспаление. Запах возник именно из-за этого.
Он бросает шприц в мусорную корзину и начинает сжимать кожу вокруг кисты. Даже с лидокаином боль ощутима.
— Простите, это немного неприятно, но необходимо потерпеть, — замечает врач мои гримасы. — Я хочу вывести как можно больше зараженной тканевой жидкости. Выпишу вам антибиотики, попьете, может, и рассосется.
— Может? — переспрашиваю я.
— Волноваться, думаю, вам не о чем, — отрывается он от пальпации моей груди. — Удалена большая часть гноя, а антибиотики помогут разобраться с остальным; однако я должен предупредить вас, что, поскольку в вашей груди инородное тело — имплантат, антибиотики могут и не сработать. В этом случае нам придется имплантат удалять. Но, как я уже говорил, шансы на это невелики.
— Вынуть имплантат! — Где я только научилась так визжать? — И как, по-вашему, я объясню, что одна из моих грудей уменьшилась на два размера?
— Не волнуйтесь, мисс Купер, — говорит он, явно ошеломленный моей реакцией. — Волноваться не стоит. Я очень сомневаюсь, что до этого дойдет, а если плохой прогноз и сбудется, мы вернем имплантат на место сразу после того, как заражение пройдет. Но, опять же, волноваться нет причин.
Да кто он такой, чтобы приказывать мне не волноваться? Если будет необходимо менять имплантат, не ему разрежут грудь на части. Я этого врача даже толком не знаю. Имплантаты мне вставляли еще в Атланте, так что по поводу кисты я звонила тамошнему врачу, а он, в свою очередь, переадресовал меня к этому парню, который, может статься, чего доброго окажется полным придурком.
Боже! Я не хочу еще раз проходить через операцию на груди. Но и к моему естественному размеру бюста я возвращаться не желаю. Раньше размер чашечки бюстгальтера у меня был «А». Вы можете себе представить это зрелище? Сколько чернокожих сестер вы знаете, кто носил бы размер «А»? Я же не белая женщина! Незадолго до переезда в Вашингтон жалкий вид собственного бюста достал меня настолько, что я решилась сделать операцию по увеличению груди. Мне необходимо было нечто большее, чем «комариные укусы», которыми наградила меня природа. При этом вовсе не хотелось бы выглядеть как Долли Партон или Куин Латифа. При росте примерно метр шестьдесят восемь сантиметров и весе около пятидесяти восьми килограммов, размер одежды у меня шестой. Проконсультировавшись с двумя хирургами, я остановила свой выбор на размере чашечки «С» — относительно выдающийся размер груди, на мой взгляд, но в то же время без неестественных излишеств. К тому моменту, когда приняла решение об увеличении бюста, я уже не понаслышке была знакома с пластической хирургией и приблизительно представляла, через что предстоит пройти. Однако в сравнении с операцией на молочных железах все остальные процедуры показались мне безболезненными и легкими.
Никогда не забуду давящее чувство в области груди, которое навалилось на меня, когда, проснувшись после операции, я обнаружила, что словно мумия забинтована от шеи и до пояса.
Помню, как едва смогла добраться до инвалидного кресла. Усилия же, предпринятые для того, чтобы встать, забраться в машину и поехать домой, когда все необходимые процедуры были уже позади, были и вовсе нечеловеческие. Никогда не забуду бедняжку медсестру, на которую я рявкнула, усевшись наконец в машину: я все еще «плыла» после анестезии, а она, как заведенная, твердила мне, что следует непременно пристегнуть ремень безопасности. Я даже помыслить не могла без ужаса о дополнительном давлении на мою грудь, но сестра не унималась, так что пришлось доходчиво объяснить, что если она не заткнется сию минуту, я засуну чертов ремень ей в задницу. Правда, на следующий день я позвонила в клинику и извинилась перед медсестрой. Моему поведению оправдания не было, но когда чувствуешь себя настолько плохо, терпения и вежливости, как правило, не хватает.