Стоя над ней, готовый в любой момент вкатить девушке очередную затрещину, Доремус вдруг испытал в глубине души желание овладеть Эми. Это обескуражило следователя: ведь который месяц подряд ни одна женщина не вызывала в нем сексуального влечения. Но уже мгновение спустя Доремуса захлестнула нежность и жалость к несчастной девушке. Он осторожно склонился над ней и, приподняв за локти, помог встать на ноги. Эми не сопротивлялась, все еще не решаясь открыть глаза. Она то и дело всхлипывала, судорожно сглатывая. Доремус отпустил ее руки, и она распрямилась с той энергичной решимостью, с какой только что набрасывалась на следователя.
Доремус оставил Эми на лугу, а сам направился к мельничному пруду, разрывая по дороге рубашку, которую одолжил у скульптора. Он намочил ткань и вернулся на луг. Девушка ничком лежала на траве. Доремус опустился на колени, перевернул Эми на спину и осторожно приложил влажную ткань к ее распухшему лицу. Девушка вздрогнула и попыталась было отодвинуться от него.
— Я хочу умереть, — простонала Эми.
Доремус начал скрупулезно изучать лицо девушки. Все, на что он прежде не обращал внимания, теперь приятно поразило его: аккуратный чуть вздернутый носик, мягкий овал лица с едва выдающимися скулами, волевой подбородок, удивительно длинные и густые ресницы. «Какая же это для нее трагедия — так влюбиться в Крэга, — подумал про себя следователь. — Ведь она всеми способами пыталась защитить его, всячески оправдывая Крэга, а жестокая истина изнутри сжигала все ее существо». Доремус давно начал догадываться о происходящем, но вот как это хрупкое создание смогло оценить чудовищную ситуацию? Может быть, благодаря женской интуиции? «Как она прекрасна, — с тоской размышлял он. — Такая способная, восхитительная. Что же мне теперь с тобой делать, как успокоить, утешить, что сказать в эти страшные минуты?»
Доремус глубоко вздохнул и поднялся на ноги. Эми лежала на траве без движения, грудь ее едва заметно приподнималась. Следователь склонился над девушкой и легонько пошлепал по ее лицу влажной тканью, чтобы поскорее привести Эми в чувство.
— Вставайте, — приказал он. — Я не собираюсь тащить вас на руках. Вы уже достаточно взрослая, чтобы передвигаться самостоятельно.
Эми не обратила внимания на его замечание, и Доремус снова мягко ударил ее концом мокрой рубашки. Девушка открыла глаза и взглянула на Доремуса. При свете луны он заметил, как раскраснелись ее щеки, а на одной из них виднелась небольшая ссадина.
— Вам не надо было этого делать.
— Вставайте.
Эми уселась на траву, а потом с трудом поднялась на ноги. Доремус бесстрастно наблюдал за ней. Внезапно Эми словно прорвало:
— Я вас терпеть не могу. На всем белом свете не найти более ненавистного для меня человека. Я не шучу. Я невзлюбила вас с самой первой встречи. Вы зазнайка, бессердечный и занудный пижон. И я хочу, чтобы вы об этом знали.
Закончив эту тираду, Эми, слегка пошатываясь, побрела через пастбище к мельнице. Там она остановилась и, коснувшись раненой щеки, зарыдала. Доремусу вдруг показалось, что именно так должны плакать обиженные дети, которых не понимает никто в мире.
Он подошел сзади и, поддерживая девушку за локоть, осторожно повел вдоль ручья к машине. Всю дорогу Эми не переставала всхлипывать. Когда же они сели в автомобиль, она неожиданно обняла Доремуса обеими руками и уткнулась холодным лицом ему в плечо, в новенькую курточку Виллиса Хока, которую тот одолжил Доремусу. Следователь не противился, он ждал, пока Эми наконец успокоится. Небо на востоке начинало светлеть. Эта ночь оказалась бесконечной. И тут на Доремуса навалилась смертельная усталость. Он почувствовал себя измученным и опустошенным. К тому же голова его раскалывалась. А еще Доремус был уверен, что конец этой жуткой истории еще далеко…