Пусть у нее будут проблемы, а у него будут решения.
При отношениях с ней, возможно, надо опираться на ее возраст и самолюбие, слабости, которые никто до сих пор не обнаружил, потому что никто другой не был тем семнадцатилетним, которого она хотела.
На его часах было 21:05, когда он подошел к дверям апартаментов Ари и позвонил — этими пятью минутами он хотел заставить Ари задуматься, собирается ли он появляться, или они с Джорданом задумали что-то; но не более пяти минут, потому как он опасался, что у Ари возникнут подозрения, и она примет контрмеры, которые даже сама потом не сможет остановить.
Дверь ему открыла Кэтлин, дверь в апартаменты, каких он никогда не видел — стены облицованы желтым камнем и белая мебель, очень дорогая; обстановка как раз по карману Ари, а остальные видели подобное только в таких местах, как Государственный зал да и то по телевизору; и здесь же Кэтлин, увенчанная короной светлых волос, безупречная в своей черной униформе, очень чопорная — правда, она всегда такая.
— Добрый вечер, — сказала ему Кэтлин, один из немногих случаев, когда он слышал от нее приятные слова.
— Добрый вечер, — откликнулся он в то время, как Кэтлин закрывала за ним дверь. В комнате звучала музыка, едва слышимая… электронные пассажи, холодные, как каменные залы, по которым они струились. Он почувствовал дрожь. Он ничего не ел за исключением пригоршни соленых чипсов во время ленча и кусочка хлеба без масла на ужин (ему казалось, что от другой пищи его бы вырвало)… Теперь же он чувствовал слабость в коленях и головокружение и сожалел о своей ошибке.
— Сира не принимает в этой части апартаментов, — пояснила Кэтлин, ведя его в другой зал. — Этот только для больших приемов. Ступай аккуратнее, сир, эти ковры на каменном полу иногда скользят. Я каждый раз говорю об этом сире. Ты что-нибудь слышал о Гранте?
— Нет. — Мышцы живота напряглись при этой внезапной, неожиданной фланговой атаке. — Я и не ожидаю.
— Я рада, что он в безопасности, — сказала Кэтлин доверительно, как если бы высказалась о хорошей погоде, таким же вкрадчивым голосом, так что он не знал, была ли Кэтлин когда-нибудь чему-нибудь рада или беспокоилась о ком-либо.
Она была холодна и красива, как музыка, как зал, через который она его вела, а ее партнер встретил их на другом конце этого зала, в просторном низком кабинете, отделанном полированным меховым деревом, голубовато-серым и похожим на ткань под блестящим пластиком; интерьер дополнялся длинным белым пушистым ковром, серо-зелеными креслами и большим бежевым диваном. Флориан, также одетый в форму, вышел из следующего зала; темноволосый и тонкий по контрасту с атлетической блондинкой Кэтлин. Дружелюбным жестом он положил руку на плечо Джастина.
— Скажи сире, что ее гость пришел, — сказал он Кэтлин. — Не хочешь ли выпить, сир?
— Да, — ответил он. — Водка с пепчи, если есть. — Пепчи являлась достаточно экстравагантной; а он еще не пришел в себя от шока, который произвела на него роскошь, окружавшая Ари в Резьюн. Он взглянул вокруг, оглядел даунерскую статуэтку в дальнем углу рядом с баром, ритуальные маски с выпученными глазами, стальную скульптуру и несколько картин, развешанных на отделанных деревянными панелями стенах, которые он видел в фильмах… О, Господи, классика из субсветовых кораблей, живопись осела здесь, где только Ари и ее гости видели их. Комната — образец роскоши.
И но подумал о девятилетнем эйзи, о котором рассказывал отец.
Флориан принес ему напиток.
— Присядь, — предложил Флориан. Однако он пошел по возвышению, опоясывающему комнату, разглядывая картины, одну за другой, потягивая напиток, который он пробовал всего раз в жизни, и старался взять себя в руки.
Позади он услышал шаги и повернулся в тот момент, когда Ари подошла к нему, Ари в поблескивающем халате с геометрическим рисунком, перетянутом в талии, в наряде, явно не подходящем для деловой встречи. Он уставился на нее, сердце было готово выскочить из груди от сознания того, насколько реальна была Ари, от того, что он находится в совершенно незнакомой ситуации, и что отсюда не было выхода.
— Любуешься моей коллекцией? — Она указала на картину, которую он рассматривал. — Работа моего дяди. Он был настоящий художник.
— Он был мастер. — На мгновение он был выбит из колеи. Меньше всего он ожидал, что Ари начнет с воспоминаний.
— Он был хорош во многих отношениях. Ты не знал его? Конечно, нет. Он умер в сорок пятом.
— До моего рождения.
— Черт возьми, как время летит! — Ее рука скользнула под его руку и повлекла к следующей картине. — Это настоящий шедевр. Фаусберг. Наивный художник, но изобразил первое видение Альфы Центавра. Где сейчас люди не бывают. Я обожаю эту картину.
— В ней что-то есть. — Он внимательно смотрел на картину со странным ощущением современности и древности, осознавая реальность и и кисти побывавшего художника, и самой звезды, потерянной человечеством.
— Было время, когда никто не знал ценности всего этого, — сказала она. — Я знала. На первых кораблях было много художников-примитивистов. Субсветовые предоставляли массу времени для творчества. Фаусберг работал стальным пером и акриловыми красками, и черт побери, им, на станции, пришлось изобретать совершенно новую технологию сохранения — я настояла. Мой дядя купил многие из них, я хотела, чтобы они сохранились — так вот и были спасены картины с Арго. Большинство их находится в музее Новгорода. Теперь на солнечной станции ужасно, ужасно хотят получить одну из 61 фаусберговских Сайгни. И мы можем согласиться — за что-нибудь эквивалентное. Мне представляется, скажем, Коро.
— Кто такой Коро?
— Господи, приятель! Деревья. Зеленые деревья. Ты видел ленты о Земле?
— Многие. На минуту он забыл о своей тревоге, вспоминая щедрость ландшафтов, более странных, чем на Сайтиин.
— Ну, так Коро писал пейзажи. Кроме прочего. Я, пожалуй, одолжу тебе некоторые из моих лент. Пожалуй, далее поставим сегодня вечером — Кэтлин, у тебя есть серии «Истоки Искусства Человечества»?
— Я уверена, что есть, сира. Я достану их.
— И другие тоже.
— А это, юный друг, один из наших. Шевченко. Он в нашей картотеке. Бедняга, он умер при аварии системы жизнеобеспечения, когда они строили Пито, там на берегу. Но у него были действительно великолепные работы.
Красные утесы и синева меховых деревьев. Это было слишком знакомо, чтобы его заинтересовать. Он и сам мог бы так, подумал он про себя. Но вежливость не позволила произнести это вслух. Он рисовал. И даже когда-то писал маслом, под впечатлением работ художников-первопроходцев. Домосед, он выдумывал звезды и чужие миры. Но никогда в жизни не предполагал, что ему удастся покинуть Резьюн.
Пока не стало казаться, что это удастся Джордану.
Вошел Флориан и предложил Ари напиток, ярко-золотую смесь в хрустальном бокале.
— Апельсиновый сок с виски с водой, — сказала она. — Ты когда-нибудь пробовал апельсин?
— Синтетический, — ответил он. — Каждый пробовал.
— Нет, натуральный. Вот, попробуй.
Он отпил немного из предложенного бокала. Вкус был необычный, сложный, кисло-сладко-горьковатый, помимо алкоголя. Вкус старой Земли, если она говорила серьезно, а любой, имеющий у себя на стенах такие картины, не может быть несерьезным.
— Приятно, — сказал он.
— Приятно… Замечательно! Сельхозники собираются заняться этими деревьями. Мы полагаем, что у нас подходящее место для них — без всяких неприятностей с генетикой: мы думаем, что зоны можно приспособить к ним в том виде, как они есть. Это ярко-оранжевые плоды. Очень полезные. Попробуй еще. Возьми себе бокал. Флориан, не приготовишь ли ты мне другой? — Она теснее прижала его руку, направляя его к ступенькам и вниз, к кушетке. — А что ты сказал Джордану?
— Просто, что Грант уже не здесь, и что все в порядке. — Он сел, сделал большой глоток из бокала, а затем поставил его на латунную подставку рядом с диваном, стараясь держать себя под контролем настолько, насколько представлялось возможным в этом месте, в подобной компании. — Больше я ничего ему не сказал. Я посчитал, что это мое дело.