Любопытно, однако, что инициировавший этот переход аргумент, отталкивающийся от существования "неконгруэнтных подобий" (такие "подобия" могут быть получены в результате зеркальных проекций большинства предметов), не вошел в центральный блок доказательств субъективной природы пространства, представленный в диссертации 1770 года, и был полностью исключен из "Критики чистого разума". Этот аргумент вновь появляется, причем в качестве едва ли не решающего, только в "Пролегоменах" (4: 40-42). Позиция же Лейбница и в диссертации, и в "Критике" опровергается указанием, что при отрицании субъективной природы пространства геометрия не могла бы быть аподиктической наукой, какой она на деле является (1
), так как геометрия это наука о пространстве, и если пространство сводится к отношениям между вещами, как считали последователи Лейбница, то все эти отношения могут быть даны только вместе с вещами, т.е. a posteriori, а опытное знание, которым была бы в таком случае геометрия, не может быть аподиктически истинным (2: 300-301; А 40 / В 57).
Этот аргумент может показаться убедительным, а между тем он имеет смысл лишь в том случае, если заранее допускается, что чувственные, или пространственные, отношения принципиально не сводимы к рассудочным. Если же вместе с Лейбницем утверждать, что чувственность - это спутанный рассудок, то по определению окажется, что аксиомы чувственности и, в частности, геометрии могут быть в конечном счете дедуцированы из закона тождества как фундаментального принципа рассудка, вне зависимости от того, даны пространственные отношения a priori или a posteriori. Не удивительно поэтому, что до принципиального разведения чувственности и рассудка в 1768 году Кант не принимал во внимание аргументы, подобные тем, которые в диссертации 1770 года и в "Критике чистого разума" привлекаются им же для опровержения позиции Лейбница и его сторонников.
Рассмотрение эволюции кантовских представлений о природе пространства и времени, как выяснится, имеет прямое отношение к оценке значимости другого и, казалось бы, важнейшего раздела "О принципе формы интеллигибельного мира" диссертации Канта. Его содержание, вкратце, сводится к следующему. Кант ищет ответ на вопрос "как... возможно, чтобы многие субстанции находились во взаимной связи и таким образом относились к одному и тому же целому, которое называется миром" (2: 304). Дело в том, что хотя из существования какой-либо субстанции можно заключить о наличии причины ее существования (2: 305), но непосредственное умозаключение о том, что эта субстанция находится во взаимодействии с другими субстанциями, а не существует совершенно изолированно от них, невозможно (там же). Если же взаимодействие между субстанциями действительно имеет место - о чем мы знаем a posteriori - то надо найти его основание.
Кант считает, что необходимым, и, вероятно, достаточным условием взаимодействия субстанций (2: 306-308) является наличие у них одной общей причины (там же). Доказательство ведется от противного. Во-первых, взаимодействие необходимых субстанций невозможно: "зависимость не согласна с понятием необходимого" (2: 305). Далее, если бы причинные ряды, определяющие существование всех случайных субстанций, восходили к разным первопричинам, имеющим необходимое существование, то эти случайные субстанции, по основаниям, аналогичным предыдущему случаю, тоже не могли бы взаимодействовать друг с другом (2: 306). Итак, по мнению Канта, есть два условия, единственно при которых возможно взаимодействие субстанций: субстанции должны быть случайными и иметь общую необходимую причину, т.е. бога.
Как уже упоминалось, подобные рассуждения можно встретить уже в самой первой работе Канта (см. 1: 308-309). Связь же между ними и представлениями Канта о природе пространства ярче всего обнаруживается при анализе ответа Канта на возражения, которые естественно возникают при рассмотрении его аргументации. Кант пытается объяснить возможность взаимодействия субстанций на основе допущения общей им необходимой причины. Но не является ли пространство тем условием, которое создает возможность взаимодействия субстанций? Этот вариант кажется более простым и убедительным, нежели тот, который предлагает Кант. Причины несогласия с ним Канта очень показательны. Кант утверждает, что само пространство есть не что иное, как созерцательно данное отношение между субстанциями (2: 304), и оно поэтому не может корректно рассматриваться в качестве самостоятельного принципа. Вопрос о возможности взаимодействия субстанций может быть поэтому сформулирован и так: как возможно пространство (там же)? Это кантовское замечание хорошо вписывается в контекст работ, созданных на ранних этапах его философского развития, ибо оно имеет смысл лишь при допущении, что принимается лейбницевская концепция пространства, сводящая его к отношениям между субстанциями, а Кант как раз и поддерживал Лейбница в этом вопросе вплоть до конца шестидесятых годов.