— Я думаю, что здесь военных преступников вы оставите в покое.
Ответ Эменбергера на мгновение насторожил комиссара. «Кто кого допрашивает?» — подумал он и посмотрел на лицо Эменбергера, в эту озаренную светом единственной лампы маску с блестящими стеклами очков, из-за которых насмешливо глядели большие глаза.
— Дорогой доктор, вы ведь не станете утверждать, что в этой стране нет рака?
— Совершенно верно, но это не означает, что в Швейцарии есть военные преступники, — рассмеялся Эменбергер.
Старик испытующе взглянул на врача.
— То, что произошло в Германии, может произойти в любой стране, если появятся известные предпосылки. А эти предпосылки могут быть различны. От одного знакомого, господин Эменбергер, оперированного в концлагере без наркоза, я слышал, что люди одинаковы, однако они делятся на мучителей и мучеников. Однако я думаю, что есть также разница между искушенными и пощаженными. Мы, швейцарцы, вы и я, относимся к пощаженным, что в общем милость, а не ошибка, ибо, как многие говорят: «Да не введи нас во искушение». Вот я и приехал в Швейцарию, но не для того, чтобы отыскать одного преступника, о котором у меня нет никаких данных за исключением одной не особенно четкой фотографии. Но теперь, доктор Эменбергер, я болен, и погоня прекратилась сегодня ночью, так что преследуемый не знает, как я был близок к нему. Жалкая мелодрама…
— Да, вряд ли у вас есть шанс найти разыскиваемое лицо, — ответил равнодушно врач и выпустил колечко дыма, образовавшее вокруг головы больного нимб.
Берлах увидел, как тот сделал своей ассистентке знак глазами, и она протянула ему шприц. На мгновение Эменбергер исчез в темноте зала, а когда появился вновь, в его руке был какой-то тюбик.
— Ваши шансы невелики, — сказал он, наполняя шприц бесцветной жидкостью.
Но комиссар ответил:
— У меня есть еще оружие. Возьмем ваш метод, доктор. Меня, приехавшего к вам в госпиталь из Берлина, сквозь снег и дождь, в этот последний день года, вы принимаете в операционной. Почему вы это делаете? Разве полагается так, чтобы пациента доставили в помещение, внушающее ему ужас? Вы делаете это для того, чтобы запугать меня, ибо моим врачом вы можете стать только в том случае, если подчините мою волю своей. Однако я своевольный больной. Хунгертобель, вероятно, рассказал вам об этом. Вот вы и решились на демонстрацию, чтобы вылечить меня. Вы боитесь, что не управитесь. Это один из недостатков вашего лекарства. Точно так же обстоит и с моей профессией. Наши методы одинаковы. Я тоже побаиваюсь того, кого ищу.
Шприц в руке Эменбергера покачивался, направленный против старика.
— Вы великолепный психолог, — засмеялся врач. — Это верно, я хотел вам немного понравиться. Страх — это хорошее средство, однако, прежде чем я прибегну к моему искусству, я хотел бы до конца выслушать о вашем. Что вы хотите предпринять? Я внимательно слушаю. Преследуемый не знает, что вы гоняетесь за ним, по крайней мере вы так сказали.
— Он догадывается, хотя и не знает наверняка, и это для него еще опасней, — ответил Берлах. — Он знает, что я в Швейцарии и отыскиваю военного преступника. Однако будет думать, что я ищу не его, а другого. Он блестяще обеспечил себе алиби и возвратился в Швейцарию из мира безграничных преступлений, не захватив своего имени и фамилии. Жгучая тайна. И все же в глубине сердца у него будет предчувствие, что я разыскиваю его, и только его. И он убоится, он испугается тем больше, чем невероятнее то, что я его ищу, а я лежу здесь, в госпитале, в постели, больной и беспомощный. — Он замолчал.
Эменбергер странно посмотрел на него, почти с состраданием, продолжая держать шприц в руке.
— Я сомневаюсь в вашем успехе, — сказал он небрежно. — Однако желаю вам счастья.
— Тот, кого я ищу, подохнет от своего страха, — сказал старик, не двигаясь.
Эменбергер медленно положил шприц на маленький столик из стекла и металла, стоявший рядом с передвижной постелькой.
— Вы так думаете? — промолвил он наконец. — Вы так считаете? — Его узкие глаза почти сомкнулись за очками. — Удивительно в наши дни видеть такого безнадежного оптимиста. Ваши мысли н мечты довольно смелы; будем надеяться, что в будущем действительность вас не очень обескуражит. Было бы очень печально, если бы вы в конце концов пришли к отрицательным результатам.
Он сказал это тихо и немного удивленно. Затем ушел в темноту помещения, и операционная осветилась ярким светом. Эменбергер стоял около выключателя.
— Я обследую вас позже, господин Крамер, — сказал он, улыбаясь. — Ваша болезнь очень серьезна. Вы это знаете. Не исключен смертельный исход. Я пришел к этому выводу после нашего разговора. Откровенность за откровенность. Обследование сопряжено с осложнениями, так как требует оперативного вмешательства. Мы проведем его после Нового года. Не стоит портить праздника. Будем считать, что я уже вас начал лечить.
Берлах не отвечал. Эменбергер погасил сигарету.
— Черт побери, доктор, — сказал он, обращаясь к ассистентке. — Я курил в операционной. Господин Крамер взволновал меня своим прибытием. Я думаю, вам следует побранить меня, господин Крамер.
— Что это такое? — спросил старик, когда врач дала ему две красноватые пилюли.
— Всего-навсего успокаивающее средство, — ответила она.
Вода, которую она дала, чтобы запить лекарство, показалась невкусной.
— Позвоните сестре, — приказал Эменбергер ассистентке.
В двери появилась сестра Клэри. Комиссар воспринял ее как добродушного палача. «Палачи тоже бывают добродушными», — подумал он.
— Какую палату вы приготовили нашему господину Крамеру? — спросил Эменбергер.
— Семьдесят вторую, господин доктор, — ответила сестра Клэри.
— Отвезите его в третью. Там мы сможем более внимательно следить за ним.
Снова пришла усталость, так остро ощущаемая комиссаром в машине Хунгертобеля.
Когда сестра повезла старика в коридор, она повернула кровать, и Берлах сквозь слипавшиеся веки увидел еще раз лицо Эменбергера.
Врач смотрел на него внимательно и весело улыбался.
Комиссар содрогнулся от внезапно нахлынувшего озноба.
Комната
Комиссар проснулся в палате (все еще была ночь, половина одиннадцатого, надо полагать, он проспал три часа) и удивленно, несколько настороженно, но с чувством удовлетворения осмотрел ее; старик не любил больничные комнаты, и ему понравилось, что его палата была больше похожа на студию или на какое-то подсобное помещение. Это все, что он мог разглядеть в свете ночной лампы, поставленной с левой стороны на ночном столике.
Кровать, в которой он лежал, хорошо укрытый, в ночной рубашке, была все той же передвижной, он ее узнал сразу, хотя в ней кое-что изменили.
— Хозяева очень практичны, — сказал старик вполголоса.
Он стал рассматривать в свете поворачивающейся лампы стены комнаты; в луче появился занавес, за ним угадывалось окно; он весь был заткан удивительными растениями и зверями. «Ишь ты, как на охоте», — пробормотал комиссар.
Он откинулся на подушки и стал раздумывать о достигнутом. Результат был мизерен. Старик провел свой план в жизнь. Теперь нужно продолжать ткать сеть. Необходимо действовать, однако как действовать и с чего начинать, он не знал. Старик нажал на какую-то кнопку, находившуюся на столике. Появилась сестра Клэри.
— А вот и наша медсестра из Биглена у железной дороги Бургдорф — Тун, — приветствовал ее старик. — Вот как помнит Швейцарию старый эмигрант, — продолжал он.
— Так, господин Крамер, как себя чувствуете? Наконец проснулись? — сказала она, подбоченясь толстыми руками.
Старик снова взглянул на ручные часы.
— Всего-навсего половина одиннадцатого.
— Хотите есть? — спросила она.
— Нет, — ответил комиссар, чувствовавший себя довольно слабым.
— Вот видите, господин даже не голоден. Я позову госпожу ассистентку, вы ведь с ней уже знакомы. Она вам сделает еще один укол, — сказала сестра.
— Какая-то ерунда, — проворчал комиссар. — Мне еще не делали ни одного укола. Снимите лучше абажур. Я хочу осмотреть всю комнату сразу. Надо же знать, где лежишь, — сказал он раздраженно.