А вдруг у гауптмана есть точно такое же предписание против него — Томаса Краммлиха?..
На несколько мгновений стало темно.
Потом опять все возвратилось в норму, даже сердце успокоилось и перестали дрожать руки. Краммлих поднялся и стал неторопливо надевать мундир. «Все ясно, старина, — бормотал он, — надо действовать. Действовать немедленно, если ты хочешь выжить, и рассчитывать только на себя. Надо выжить хотя бы для того, чтобы все это повторилось еще раз — и жара в Монте-Карло, и «Беркопф», и та скамейка под старым дубом, и дети на лужайке — смешные воины в кожаных колетах и тирольских шапочках с крашеными петушиным перьями…»
Она проснулась от скрежета засова. Луч фонарика скользил по камере, остановился на ней.
— Идите за мной. — Это Краммлих.
Вот выведет сейчас на глухой пустырь и пристрелит…
Они вышли из здания контрразведки. Почти у входа — легковой автомобиль. Краммлих открыл заднюю дверцу и, когда Семина села, протянул ей что-то.
— Возьмите. — Семина сразу узнала бельгийский браунинг. — Ничего другого под рукой не оказалось, — объяснил Краммлих, — но из него тоже можно убить. Так что обращайтесь осторожней.
Семина еле слышно рассмеялась.
— Вы считаете меня безрассудной?
— Временами бывает. — Краммлих закрыл дверцу и уже в окошко добавил: — Я на минуту. Надо же захватить для разговора господина гауптмана.
— Зачем он вам?
— Его не проведешь. И обмануть никак нельзя… Я очень надеюсь, что он согласится быть с нами заодно.
Ждать их пришлось долго. Но еще дольше был разговор с Эрнстом Дитцем. Неизвестно, под каким предлогом Краммлих поднял его с постели, но, опустившись на заднее сиденье машины и вдруг почувствовав, что в бок упирается пистолет, многоопытный гауптман понял все сразу. Краммлих кружил на машине по городу, приводя все новые доводы в пользу сотрудничества с разведчицей, и каждый раз ответ был один: «Нет!» Даже цоссенская бумага не подействовала. «Уберите этот подлог», — презрительно оттолкнул он роковой приказ, и Семина поневоле улыбнулась: роли меняются. А Дитц продолжал сыпать отборнейшими проклятиями, угрожал Краммлиху, предостерегал его.
Семина ни разу не нарушила их диалога, пока не заметила, что Краммлих начинает терять терпение. Тогда она сказала:
— Хватит, Томас. Везите нас в какое-нибудь глухое место.
— Здесь есть подходящее. Целый квартал — одни руины.
— Очень хорошо.
— Здорово же из тебя вьет веревки эта девка! — злорадно вставил Дитц. — А еще мужчина! Офицер!
— Я тоже офицер, — резко оборвала его Семина, — и между прочим, выше вас по званию, господин гауптман.
Машина остановилась. Краммлих повернулся: «Приехали»… Семина подтолкнула Дитца пистолетом в бок.
— Выходите!
Дитц не шевелился.
— Выходите!
— Пристрелите его здесь, — сказал Краммлих, — Меньше шуму.
— А где машину отмоем?
Эрнст Дитц был неплохим психологом, он успел изучить характеры и Краммлиха и Семиной, и, если б обстановка была нормальной и дело не шло о его жизни, он сразу бы понял, что его разыгрывают. Во всяком случае, показной цинизм обоих показался бы ему неправдоподобным. Но каждый судит по себе, да тут было и не до психологических экспериментов.
— Черт с вами, — сказал он. — Я должен буду подписать какие-то бумаги?
— Как хорошо, что вам ничего не надо объяснять! — сказала Семина. По ее голосу чувствовалось, что она улыбается.
Краммлих тоже засмеялся, и это обидело гауптмана.
— Напрасно хихикаете, Томас! — мрачно заметил он. — Вы допустили глупость и поставили на хромую лошадь. Мы с нею, — он имел в виду Семину, — теперь связаны одной веревочкой.
— Да, конечно, — сказала Семина. — Прошу, однако, заметить, что оба конца веревочки находятся в моих руках.
Сказала она это сухо, уже без тени улыбки.
Н.Леонов. Ждите моего звонка
Глава первая. ТРАКТИР НА ПЯТНИЦКОЙ
Пашка стоял на излюбленном месте — у мануфактурной лавки Попова. Перевалило за полдень, стало жарко, а клиент не появлялся. Два раза можно было взять по мелочи, и приказчик Федор многозначительно поднимал бровь, но Пашка не шевелился и провожал мелкую рыбешку равнодушным взглядом. На то он и был Пашка Америка, фартовый вор, известный каждому деловому человеку на Пятницкой, Ордынке, Кадашах и даже Сухаревке, чтобы не разменивать себя на пятаки.
Федор постучал в окно, и Пашка вошел в лавку.
— Что же ты? — выдохнул Федор. Он копался в своих книгах и настороженно поглядывал на Пашку. — Мильона ждешь?
— Подсказчик липоват. Грошовая твоя душа. — Пашка длинно сплюнул на дощатый пол. — У старухи, если и был червонец, так она его из рук не выпускает, а краля зашла на твой барахляный товар позекать, у нее, кажись, и на трамвай нету.
Федор открыл было рот, но дверной колокольчик предостерегающе звякнул, и приказчик заспешил навстречу покупателю.
Пашка посмотрел на щуплую дамочку, прижимающую к груди видавший виды ридикюль, профессионально определил, что дамочка сегодня не завтракала и обедать пока не собирается, пнул ногой дверь и вышел на улицу.
Лавка эта была хороша для Пашки тем, что стояла на пути к большим магазинам и все, кто отправлялся за покупками, обязательно заглядывали в нее. А Пашка уже безошибочно определял, есть ли у человека деньги, где они лежат и стоит ли связываться. Пять дней назад он здесь наколол жирного гуся, который принес Пашке двадцать червонцев. Но это было пять дней назад, а сейчас от этих червонцев осталась лишь головная боль.
Пришло время обедать, и он бодро зашагал по Пятницкой. Чумазый парнишка на углу торговал папиросами. Увидев Пашку, он ловко подхватил спадающие штаны и, шлепая по булыжникам коваными подошвами солдатских ботинок, подбежал к Пашке.
— Завязал, Америка? На сегодня контора закрыта? — спросил он.
— Перерыв на обед, Шкет Иванович. Скоро вернусь. Ты жди, сегодня будет удача.
— Купи папиросочку, Америка. Сделай почин, поддержи мою коммерцию, — пацан протянул раскрытую пачку «Люкса».
— Уговорил, купец. — Пашка взял пару папирос, одну небрежно бросил в рот, а другую заложил за ухо.
— Прошу, гражданинтоварищбарин, — в одно слово выпалил пацан, артистически взмахнул рукой, и в заскорузлой ладошке заплясал огонек спички. — Прикурите-с. Четвертачок, Америка.
— На обратном пути, купец. Смотри штаны не потеряй. — Пашка шлепнул его по затылку и пошел в пивную Когана перекусить в должок. По дороге он думал: удачи, видно, сегодня не будет. И если бы он спьяну вчера не обещал Нинке отметить ее день рождения в «Балчуге», то пошел бы сейчас спать. Какая же работа с похмелья!
Увидев Пашку, старик Коган быстро налил кружку пива, наложил в тарелку сосисок и швырнул их по стойке. Кружка с тарелкой, как связанные, скользнули по белой жести и остановились перед Пашкой. Пока он ел, старик с полотенцем в руках сидел рядом, молчал, вздыхал и смотрел на Пашку грустными слезящимися глазами.
— На мели сидишь. Может, передумаешь, Паша? — спросил он, когда Пашка отодвинул пустую тарелку и закурил. — По краешку ходишь. Не ценишь себя. С твоей внешностью и моим опытом мы бы такую коммерцию организовали.
— Не тарахти, — Пашка встал. — Расплачусь позже.
— Подожди, — старик взял его за рукав. — Утром заходили двое. Расспрашивали.
— Знаю я их, — Пашка сытно рыгнул и потянулся. — Районная уголовка. Я им ни к чему. Они рабоче-крестьянскую собственность берегут. Их такие, как Серый, интересуют. Только не вздумай накапать. У Серого разговор короткий. — Пашка провел большим пальцем по горлу. — Понял?
— Яйца курицу учат. Серый сегодня был. Как и ты, пустой. Так я его предупредил, а он смеется.
— Ну, ну, — Пашка махнул рукой и вышел на улицу.
И тут он увидел человека, которого ждал полдня. Увидел, не поверил глазам и зажмурился. Может, он пропадет, развеется, как дым. Но тот упрямо стоял, держал в руках бумажник и был красив в своей фраерской непосредственности. Это был толстый мужчина. По шелковой бабочке, галифе и мягким хромовым сапогам Пашка определил, что фраер залетный, то есть не москвич. Он покупал какую-то дребедень в открытой лавке и держал в руках бумажник, а тот раздувался и готов был лопнуть, как фаршированная щука на еврейской свадьбе.