— Какие деньги? — спросил начальник.
Панин молчал и смотрел поочередно то на начальника, то на Климова.
— Николай жуликам деньги в долг дает, под проценты, — сказал Климов и улыбнулся. — Я вам потом объясню, товарищ начальник.
— Рассказывай, извини, что перебил.
— Я это к чему рассказал? К тому, что все под подозрением, и Лавров не исключение. Он ближе, ему и труднее.
— Очень толково ты все объяснил, — начальник поднялся, взял стул и пересел ближе. — Мыслишь логично, молодец. Ты случайно Павла Антонова не знаешь?
— Пашка Америка, — пояснил Климов.
— Известная личность. Карманник высшего класса.
— Карманник, говоришь? — начальник хрустнул пальцами и вздохнул. — Жаль, что карманник. Я в германскую с его отцом в окопах бок о бок сидел. Хороший мужик был.
— А Пашка тоже парень хороший, — быстро сказал Панин. — Мировой парень. Меня ненавидит, аж зубы скрипят. Это за мои ростовщические привычки. Да и к налетчикам он не благоволит.
— Василий, ты напомни мне об Антонове, когда развяжемся с бандой. Не забудешь? — Начальник повернулся к Панину. — Как я тебя понял, Коля, дела у вас хороши, да не очень. Хозяина нащупать вы не можете. Серого надо брать с поличным, а он на дело не пойдет, пока вас не обнаружит. Источник информации продолжает оставаться неизвестным. Так?
— Уверен, что хозяин в трактире ни разу не появлялся, иначе если не я, то Лавров бы его засек наверняка.
Климов смотрел на Панина, слушал его рассуждения и не переставал удивляться. Куда девался рыжий мальчишка? О ходе разработки докладывал молодой, но рассудительный и даже осторожный сотрудник. Слушал внимательно, не рубил сплеча, говорил медленно, взвешивал каждое слово. И начальник на Николая смотрит серьезно, рассуждает, советуется с ним. Сидят как равные, выставили упрямые лбы, прямо совет старейшин.
— Почему ты думаешь, что хозяин Серого должен явиться со стороны? — второй раз спросил начальник. — Может, он все время рядом, в той же банде, но не показывает своего старшинства, держится в тени?
— Рядом? — Панин наморщил лоб, и так невелик был у него запас морщин, что он сразу опять стал мальчишкой. — Рядом, рядом, — твердил он. — Это мы не сообразили, надо подумать.
— Подумай, Коля. А пока что честно, как отцу, скажи: сколько, по твоему мнению, шансов на успех? Учти, что мы с ними меняться людьми не можем. За одного Фалина десять бандитских групп необходимо взять.
— Сейчас не могу ответить на этот вопрос. Было видно, что ему трудно далось это признание.
— В ближайшие сутки риск минимален, а завтра я приду и скажу что и как. Есть и у нас с Михаилом один план, но сегодня говорить о нем рано.
— Видал, Василий, как рассуждает? Может, отозвать обоих ребят? Серый поймет, что мы сняли людей, и рванется на дело. Мы его и возьмем.
— Где вы его возьмете? Москва большая. А главарь? А источник информации? Нет! — Панин упрямо наклонил голову и смотрел на начальника так, будто хотел его загипнотизировать. — Михаил предвидел такой поворот и велел передать: не для того погиб человек, чтобы мы отступили.
— Ну, если Михаил так сказал, — начальник встал и развел руками, — тогда подождем до завтра. — Он подошел к Панину и вытянулся по стойке «смирно». — Спасибо, что привез Александра. Большое спасибо, Коля.
Минуты две все молчали, потом Панин пробормотал:
— До завтра, — и пошел к дверям. На пороге он остановился, секунду помедлил и осипшим голосом сказал: — Еще Михаил велел передать, что готов нести уголовную ответственность, но Свисток умрет до задержания шайки.
Климов хотел его вернуть, но Панин уже был на площадке, гулко хлопнула дверь парадного, и стало ясно: догнать его не удастся.
Глава седьмая. ТЕЗКИ
Когда ему было девять лет и прислуга называла его «барчуком», а матушка — «лапонькой», случилось так, что он спас жизнь беглому каторжнику. Он не знал, кто этот грязный, дурно пахнущий человек, неожиданно появившийся у задних дверей барского дома. Он только что прочитал «Отверженных» и, увидев бродягу, не испугался, а, услышав на улице свистки полицейских, взял незнакомца за руку, отвел его в детскую, потом спрятал на чердаке и кормил неделю. Он ни о чем не расспрашивал этого человека и молча сделал, что считал нужным: притащил на чердак кипяток, мыло и ножницы, отцовский костюм и бумажник, а обнаружив однажды отсутствие своего гостя, так же молча уничтожил следы его пребывания и через несколько дней забыл. Этой забывчивости помогли события, свергнувшие царя и отобравшие у родителей «лапоньки» особняк, положение и средства к существованию.
Он понял, что к особняку и «коротеньким штанишкам» возврата нет, сначала только морщился на стенания и жалобы «стариков», а потом ушел. Переход от полного благополучия к лишениям и ожесточенной схватке за существование дался ему сравнительно легко. На улице он оказался сильнее, умнее, а главное, озлобленнее своих сверстников. Взрослые, которых он встречал на своем пути, обогащали его жизненный опыт и укрепляли ненависть. Он понимал, что если хочет осуществить свою мечту, то должен учиться, что самое страшное — опуститься до своего нового окружения. Нашлись люди, которые ему помогли.
В восемнадцать лет он уже был зрелым мужчиной, расчетливо смелым и решительным, готовым идти по избранному пути до конца.
Он брел по Сухаревке, обдумывая предстоящее дело, и натолкнулся на какого-то прохожего, сделал шаг в сторону, но мужчина загородил дорогу и свистящим шепотом сказал:
— Харю-то подыми. Брови у тебя знаменитые, на всю жизнь запомнил. Узнаешь?
Лица он не узнал, а глухой и шипящий голос вспомнил.
— Жан Вальжан, — сказал он, быстро прикидывая, что можно извлечь из неожиданной встречи.
— Какой еще Жан? Зови, как все, Коброй. Мужиком стал, барчук, минут десять приглядывался, прежде чем признал. Да как зовут-то тебя, барчук?
— Михаил.
— Хорошее имя, — просипел Кобра. — Пойдем, Михаил, обмоем встречу.
— Обмоем, — согласился он и оглянулся на своего крестного, азартно хлопающего по крупу ребристой кобылы.
На неизвестной Михаилу малине Кобра внимательно его выслушал и просипел:
— Брось ваньку валять, айда со мной. В Москве тебя уголовка вмиг заметет. Не хочешь? Ну, дело твое. Хочешь пристать к верным ребятам? Когда-то я был хозяином на московских малинах…
Они прошатались несколько дней по притонам, встретили на улице Серого, и Михаил вошел в банду. Он знал, на что идет, понимал трудности, которые его ждут, понимал, но, как выяснилось, недооценивал. Власть в банде захватить не удавалось, мало того, он не сумел стать своим человеком.
Он понял: налетчиков, какими он видел их со стороны, не существует. В их мире смелость и ум — качества непривычные и даже чуждые, а такие понятия, как профессиональная честность при дележе и благодарность за помощь, полностью отсутствуют. Но он был упрям и решил не отступать и подчинить всю компанию и Серого, чего бы это ни стоило. В этом мире пользуются уважением жестокость и вероломство? Прекрасно: и то и другое будет выдано сполна. Приняв это решение, он успокоился, но тут появилось неожиданное препятствие в лице его тезки, друга детства, вынырнувшего неизвестно откуда.
Они были знакомы еще до революции. Их семьи занимали одинаковое положение. Отцы посещали один и тот же клуб, а матери — одних и тех же портных. Дружба Михаилов поощрялась родителями, и после занятий они почти ежедневно появлялись в гостях друг у друга, оба в мундирчиках реального училища, оба подтянутые и серьезные, как и подобало десятилетним подросткам этого круга.
В долгие зимние вечера они чинно сидели в гостиной и, слушая Лунную сонату в исполнении музицирующей матушки, мечтали о «Наутилусе» капитана Немо, кабачках Монмартра и переделке мира. Мир переделали без них. С тех мирных, далеких лет они не виделись, но по дошедшим слухам Михаил знал: друг детства прочно обосновался в лагере противника, что они теперь враги идейные и непримиримые.