Пашка тоже замахал и вдруг вспомнил.
— Забыл, забыл, сука! — закричал он и стал рвать окно.
— Напишешь.
— Да нельзя, опоздаю, — Пашка рванул ремни изо всех сил, и окно подалось.
Климов увидел, что ему хотят что-то сказать, подтолкнул Зайцева, и они пошли рядом с медленно ползущим вагоном.
Наконец окно открылось, и Пашка высунулся.
— Начальник, — он забыл имя и отчество Климова и повторил, — начальник, на углу Пятницкой и Климентовского пацан маленький папиросами торгует, — говорил Пашка, захлебываясь и пугаясь, что Климов не поймет, как это важно. — Не знаю, как зовут его. Маленький такой, курносый. Он еще повторяет: «гражданинтоварищбарин». Подбери его, начальник! — кричал Пашка, совсем вываливаясь из окна, — Скажи, Америка приказал!
Г.Голебев. Долина, проклятая Аллахом
МИРНОЕ ПРИСТАНИЩЕ УБИЙЦЫ
Господин Шукри так натянул поводья своего коня, что тот попытался встать на дыбы.
— Вот она, эта проклятая аллахом долина.
Было видно, что он очень трусит, словоохотливый господин Шукри, наш заботливый проводник. Казалось, он боится, как бы лошадь не сделала даже одного лишнего шага вперед. А мы надеялись, что он проводит нас в долину, открывшуюся перед нами с высоты перевала.
Она в этот вечерний час выглядела такой приветливой и мирной. От гор, за неровные зубцы которых уже зацепилось заходящее солнце, протянулись поперек долины длинные лиловые тени. На перевале было пустынно и голо, одни камни да редкие кустики терескена. А долина манила густой прохладной тенью, веселой зеленью деревьев и кустарников, местами сливавшихся в сплошные заросли. Наверное, как раз там, в зарослях, и протекает речка. До чего приятно будет опустить в ее холодные струи разгоряченное, обветренное лицо, смыть с него толстый слой надоевшей пыли…
— Может быть, вы все-таки послушаетесь моего совета и устроитесь в поселке? — сказал господин Шукри.
— В долине никого не осталось?
— Нет. Все откочевали в окрестности поселка. Остался только Хозяин.
Он так произнес эту кличку, что писать ее следует с большой буквы.
— Чего мы встали? Что он говорит? — нетерпеливо спросил Женя.
— Советует устроить базу в поселке.
— И каждый день таскаться оттуда за двадцать километров? — возмутился Женька. — Много мы так наработаем.
— Ну ладно, мальчики, вы можете тут вести дискуссию хоть до утра, а я хочу умыться и спать. Солнце уже садится, — сказала Мария и, объехав нас, начала первой спускаться по каменистой тропе.
Женя подстегнул свою лошадь и двинулся вслед за женой.
Господин Шукри укоризненно покачал головой, вздохнул и поцокал языком. Мы уже знали: это означает у него полное неудовольствие.
Я посмотрел на Николая Павловича. Он молча пожал плечами и тоже тронул свою лошадь.
— Что же, господин Шукри, нам остается поблагодарить вас за внимание, — сказал я. — Возвращайтесь в поселок. Мы как-нибудь сами выберем местечко для лагеря. А завтра наведаемся к вам, чтобы вместе обсудить программу исследований.
Мы с ним церемонно раскланялись, прикладывая руки к груди по всем правилам восточного этикета, и я поспешил за товарищами.
Господин Шукри что-то крикнул мне вслед. Я остановился и вопросительно посмотрел на него.
— Да хранит вас всемогущий аллах! — крикнул он снова и, нахлестывая лошадь камчой, скрылся за поворотом тропы.
Я догнал наш маленький караван уже на самом конце спуска в долину. Тропа сворачивала направо. Но слева из зарослей доносилось близкое журчание воды, и Мария решительно свернула туда. Правильно, через полчаса станет темно, надо поскорее устраиваться на ночлег. А завтра осмотримся и выберем место для постоянного лагеря.
Продравшись сквозь заросли, мы очутились на берегу говорливого ручья. Он был неширок, перепрыгнуть можно, но ворочал солидные камни и весь так и пенился, разбрасывая брызги. В долине, говорили, есть речка. Но это, наверное, не она, а один из ее притоков.
Лошади, оттирая друг друга, потянулись к воде. Но в ручей ни одна не входила, пили с берега, далеко вытягивая шеи. Местные лошади опытные: знают, что даже такой ручеек легко может свалить с ног и пойдет швырять об острые камни.
Мы тоже с наслаждением умылись, прополоскали пересохшие рты ледяной чистейшей водой.
— Давайте скорее ставить палатки! — хозяйственно покрикивала Маша. — Или лучше заночуем сегодня просто в спальных мешках. Я так устала, прямо боялась, свалюсь с лошади. Женька, Николай Павлович, собирайте быстренько валежник для костра. Что-то я забыла, в каком вьюке у нас тушенка.
— Стоп, Мария, не тарахти, — остановил я ее. — Прежде всего, пока еще светло, надо осмотреть друг друга, не нацепляли ли мы клещей, пока продирались сквозь кусты. Тут их наверняка уйма.
Поиски мелких клещей, затаившихся у нас в складках одежды, отняли с полчаса. Потом мы поужинали и с наслаждением выпили по две кружки сладкого душистого кок-чая, а Николай Павлович, немного подумав, даже осилил третью. Мы так устали за день, что почти не разговаривали.
— Посуду помоем утром, — сладко зевая, сказала Маша.
Она расстелила на кошме спальный мешок.
— Отвернитесь на минутку, быстро! Я разденусь.
— Стоп, — сказал я. — А где твоя сетка?
От негодования она даже не сразу набросилась на меня. Сначала только махала руками и таращила свои глазищи, потом закричала:
— Ну одну ночь я могу поспать по-человечески, без этой паранджи? Завтра поставим палатки, натянем противомоскитные сетки — радуйся. Но сегодня-то могу я в нее не закутываться, ведь дышать нечем будет!
— Уймись, Маша, — сказал ей Женя. — Приказ есть приказ. Обсуждению не подлежит.
— Ладно, будь по-вашему. А змей тут нет? Вот кого опасаться надо.
Она улеглась и что-то сердито бурчала из-под сетки, демонстративно ворочаясь. Но через две минуты уже затихла и тихонько захрапела, словно кошка замурлыкала.
Мы с Женей выкурили еще по сигаретке, глядя, как затухают и подергиваются седым пеплом угли догоревшего костра. Бормотание ручья убаюкивало. Глаза слипались. Мы забрались в спальные мешки и закрылись сетками.
«Да, спать будет душновато, — подумал я. — Может, зря так уж сразу навожу железный порядок? Хотя кто скажет, откуда может подкрасться беда?»
И тут же я услышал тоненький, звенящий и жалобный писк над ухом. Это москиты сетовали, что я спрятался от них и они не могут до меня добраться.
Может, именно они виновники всех бед? Или клещи?
Нет, я был прав: тут надо держать ухо востро, в этой милой долинке…
С этой мыслью я и уснул, словно провалился куда-то.
И тут же кто-то начал меня расталкивать.
— Что случилось? — спросил я, пытаясь выбраться из-под сетки и не понимая спросонья, кто и зачем закутал мне голову. Наконец выпутался из сетки и сел, с удовольствием вдыхая свежий ночной воздух и машинально отмахиваясь от москитов, кружившихся возле моего лица.
— Слышишь? — спросил невидимый в темноте Женя.
— Что?
— Где-то поблизости собаки воют.
— Ну и что?
— Откуда они здесь взялись? Ведь все люди ушли из долины. Опять, слышишь?
Протяжный и полный какой-то ужасной тоски и безысходности вой донесся из темноты.
— Может, это волки? — сказал я.
— Здесь волки не водятся. Да и что я, волчьего воя от собачьего не отличу, что ли?
Мы посидели несколько минут, прислушиваясь к ночи. Все снова было тихо, лишь возился с камнями ручей.
— Ладно, давай спать. Завтра разберемся, — сказал я и опять начал закутываться в сетку.
И тут вой раздался снова — такой же плачущий, печальный, полный тоски и злобы.
— Вот черт, прямо Баскервильская долина какая-то! — пробормотал в темноте Женька.