— Да, верно это, собаки все делают Хозяину. И воду носят и хворост для костра собирают. Он такое слово знает, его все слушаются…
Селим провел нас и в те пещеры, куда мы раньше так и не могли проникнуть. К ним пришлось спускаться сверху, со скалы, обвязавшись для предосторожности веревкой. Пещеры были довольно глубокими, но узкими. Пробираться в них можно было только ползком. Ничего особенно интересного в них не оказалось: поймали шесть летучих мышей, среди густой шерстки которых, конечно, нашлись клещи, и наловили москитов, устроивших здесь гнезда.
Мария тем временем сделала повторный анализ на зараженность вирусами тех материалов, которые заново дал нам доктор Шукри.
— Во всех образцах только один «вирус А», — не поднимая головы, мрачно объявила она, когда мы, как обычно, собрались вечером у костра.
— И в мозговых тканях? — спросил я. Мария молча кивнула.
— Так, — насмешливо сказал Женя. — Не всякий блондин — светлая личность. Я был прав. Это ты сама ухитрилась занести в анализы «вирус Б». Я же говорил, да что толку… Советов мы не любим, нам по душе только поддакиванье.
— А откуда он у меня мог взяться, этот «вирус Б»? — У Маши был такой усталый и несчастный вид. что я ничего не стал говорить, хотя, конечно, она виновата, загрязнила опыт.
Ведь образцы, данные нам доктором Шукри, не содержат никакого «вируса Б», это теперь доказала повторная проверка. Значит, этот вирус как-то попал в материалы уже в нашем лагере. Мы не сумели провести опыты чисто, как полагается.
Но и Маша ведь тоже права: откуда он мог взяться, этот загадочный «вирус Б»? Где он прячется в нашем лагере?
— А что показывают анализы материалов, которые мы раньше проверяли на вибрионы? — спросил я.
— Почти во всех встречается «вирус А», — тихо ответила Мария.
— Тебе что, нездоровится?
— Да нет, просто устала.
— А «вирус Б» больше нигде не попа чается? — спросил из темноты Николай Павлович.
— Нет.
— Чертовщина какая-то, — сказал Николай Павлович, подвигаясь поближе к огню и смотря на меня. — Откуда же он, в самом деле, мог взяться?
— Будем продолжать анализы, пока проб еще слишком мало, — ответил я. — Может быть, и «вирус Б» попадется. Надо завтра же самим у себя взять пробы. Может, это кто из нас подхватил где-нибудь «вирус Б» и потом занес по неосторожности в материалы.
Так мы и сделали на следующий день. Мария заложила наши анализы в термостат вместе с очередной партией проб, взятых у разных грызунов, а мы отправились добывать ей новые материалы.
Но через день все работы пришлось прервать: Маша заболела.
Еще вчера ее немножко лихорадило. Заметив это, я пытался заставить Машу бросить опыты в лаборатории. Но она только сердито фыркала:
— Пустяки какие! Просто немного простудилась в ту кошмарную ночь. Прогреюсь как следует на солнышке, и все пройдет.
Но я не мог забыть о клещах, которых мы обнаружили у нее на шее в ту злополучную ночь… Стоило их все-таки сохранить и проверить, хотя тогда нам было не до того.
А нынче утром Маша расхворалась уже всерьез. Температура 38,4. Глаза воспалены. Ее бьет озноб. Болит голова. На шее высыпала мелкая красноватая сыпь.
Женя так смотрит на меня…
А что я могу ему сказать? Все может быть.
Мария притихла. Она без всяких возражений дает нам с Николаем Павловичем для анализов кровь и спинномозговую жидкость.
Я тут же сам наношу мазки на предметное стекло, начинаю регулировать микроскоп, тщетно пытаясь унять противную дрожь в пальцах…
Приникаю к окуляру — и немею.
— Ну? — не выдержав, торопит меня всегда такой сдержанный Николай Павлович.
— Подождите! — отмахиваюсь я.
Отчетливо видно, как на алом фоне резвятся и гоняются друг за дружкой юркие вибрионы.
А это что?
Я протираю глаза, вытираю стекло окуляра…
Нет, мне не показалось: в капельке крови, взятой у Марии, несомненно, два вида мельчайших микроорганизмов. Одни уже знакомы нам — это вибрионы, которых считали возбудителями болезни Робертсона, а другие… другие, несомненно, несколько иной формы — круглые, без жгутиков, неподвижные.
— Посмотрите вы, — предлагаю я Николаю Павловичу, уступая место у микроскопа.
Он тоже так долго молчит, что я не выдерживаю:
— Два вида?
— Два, — отвечает он, поднимая на меня недоумевающие глаза. — Вибрионы, а эти, более крупные, похоже, какие-то риккетсии?
Несколько минут мы молча смотрим друг на друга.
«Этого еще не хватало, — читаю я в его взгляде. — Два загадочных вируса, а теперь, кроме вибрионов, появились еще какие-то совершенно непонятные риккетсии…»
— Что же будем делать? — спрашиваю я довольно растерянно.
— Может быть, именно эти риккетсии вызывают болезнь Робертсона, а не вирусы и не вибрион? — отвечает он встречным вопросом. — А мы их раньше не замечали?
Я качаю головой. Нет, это исключено. Ни в одной из проб, взятых у погибшего охотника, мы не встречали никаких риккетсии.
Но нужно еще и еще раз проверить, ведь материалы у нас сохранились.
— Не думаю, но проверим, — отвечаю я. — А пока надо везти ее в поселок. Там и уход будет лучше, и доктор Шукри нам поможет разобраться…
А сам думаю: «Может, сразу везти ее домой, в Ташкент?» Хотя, если это болезнь Робертсона, и там никто не сможет помочь…
Я сначала колебался: говорить ли Марии о странных результатах анализа? Но, зная ее характер, решил все-таки ничего не скрывать. И не ошибся. Узнав, что обнаружены еще какие-то риккетсии, Мария так заинтересовалась, что словно забыла о своей болезни. Она даже потребовала, чтоб мы разрешили ей подняться, пойти в лабораторию и своими глазами взглянуть на этих неведомо откуда взявшихся риккетсии! Но тут мы все так дружно на нее напустились, что после нашей атаки Мария даже не решилась возражать против перевозки ее в больницу.
После всех происшествий я не мог решиться оставить в лагере без охраны немногие уцелевшие у нас материалы. От Хозяина можно было ожидать новых пакостей. Поэтому мы решили, что пока в лагере останется Николай Павлович, заложит на всякий случай проверочные опыты на вирусы — вдруг и они тоже обнаружатся у Марии, — а завтра его сменит до вечера Селим, которому мы могли вполне довериться и которому могли доверять.
Пришлось немало поломать голову, как пристроить Марию в седельную сумку, ведь никакой повозки у нас не было. Но, кажется, она чувствовала себя довольно свободно, потому что по дороге еще пыталась втянуть нас с Женей в научную дискуссию.
— Все-таки я абсолютно уверена: риккетсии не имеют никакого отношения к болезни Робертсона, как и вибрионы. Зря вы, конечно, не дали мне самой взглянуть, я бы сразу разобралась. Но голову даю на отсечение: ни в одном материале, которые мы получили от доктора Шукри, не было никаких риккетсии, только вибрионы. А они безвредны, мы уже твердо знаем. Все дело в этих вирусах…
— В обоих? — перебил ее Женя.
— Нет, конечно, в одном из них.
— А откуда же их взялось два? — напал на нее муж. — Все ты: то напутала с вирусами, теперь с этими риккетсиями. Молчала бы…
Она притихла и даже, кажется, задремала. Видно, ей было лихо. Но перед въездом в поселок Мария вдруг потребовала, чтобы мы дали ей пересесть в седло.
— Это еще зачем? — возмутился Женя.
— Не могу же я в таком виде появляться в поселке, — сердито ответила Маша. — Что подумают люди? Представляете, какая сразу поднимется паника? Ну, не упрямьтесь. Тут недалеко. А в больнице обещаю вам быть паинькой.
Как мы ни урезонивали ее, Мария настояла на своем и пересела в седло. Но доктор Шукри, увидев нас из окна, сразу догадался, что произошла беда, и выскочил навстречу, даже не сняв халата.
Я коротко объяснил ему, что случилось, и он тут же начал отдавать распоряжения сбежавшимся санитаркам.
После того как Машу перенесли в палату и доктор Шукри сам внимательно осмотрел ее, Женя остался возле заболевшей жены, а мы прошли в маленькую комнату, служившую кабинетом главному врачу.