— О, это они умеют! — поддержал его приятель. — Специалисты потрошить перины. Помню, в Тарнуве… — Он наморщился, припоминая. — Нет, не в Тарнуве, в Сандомире!.. Так вот, врываемся мы с ротой самокатчиков…
Это был чудный парень, душа общества; вообразить его молчащим казалось невозможным. Но в тот раз договорить ему не дали. Один из гестаповцев, расчувствовавшись от выпивки, — объяснить иначе это трудно, потому что уже тогда вражда между гестапо и эсэс давала себя знать, — вдруг воспылал желанием выпить вместе с контрразведчиками. Встать он не рискнул, но говорил еще вполне разборчиво:
— Господа! Какое приятное соседство!.. Я предлагаю… а почему бы нам не выпить вместе, а?
— Вот это мысль! Выпьем вместе! — загалдели его приятели.
Краммлих увидал, как побелел Отто. Тот был аристократом, прусским бароном, но обычно был с товарищами на равной ноге. Кроме таких вот случаев, когда он считал, что «чернь надо ставить на место». Томас Краммлих понял, что назревает скандал, и решил предупредить события.
— Спокойно, Отто, — сказал он вполголоса, — сейчас я проучу этих негодяев.
Краммлих поднялся с рюмкой в руке.
— Господа, я предлагаю тост. За великую Германию! — Тут все решила скорость. Краммлих чуть приподнял рюмку, гестаповцы потянули бокалы к губам, но Краммлих не дал им выпить, продолжив: — За гения великой Германии — нашего фюрера!
Бокалы нерешительно качнулись вниз, а Краммлих уже выпил свою рюмку и поставил ее на стол. Главное — скорость. Бокалы уже снова на уровне губ, но и Краммлих не зевает — его рука взлетела в приветственном жесте:
— Хайль Гитлер!
Расплескивая коньяк, опускаются на стол бокалы. Десяток рук вскинулся в ответном приветствии:
— Хайль Гитлер!
А пехотинец-то — вот молодчина! — уже успел подлить Краммлиху в рюмку и подмигивает. Понимает игру.
Рюмка поднимается вверх одновременно с бокалами.
— За тысячелетний рейх! — со значением произносит Краммлих.
Гестаповцы секунду медлят, ждут, не скажет ли чего еще, а он уже успел выпить рюмку и поставить ее на стол.
— Хайль Гитлер!
Опять опускаются невыпитые бокалы. Гестаповцы отвечают вразброд. В их голосах раздражение и досада. Они поняли игру и теперь берут бокалы левой рукой. Но Томас Краммлих уже сел и повернулся к ним спиной. Отто улыбается, его приятель едва удерживает смех. Почувствовав на себе чей-то взгляд, Краммлих поднимает глаза и видит красивую молодую женщину. Она стоит в дверях и смотрит на него. Секунда, две, три… Движимый каким-то непонятным чувством, Краммлих встает… Она идет к нему. Он подвигает к столику свободный стул, делает приглашающий жест:
— Прошу.
— Благодарю вас.
Да, все началось именно так. И вот теперь, три года спустя, присев на край стола в кабинете гауптмана Дитца, он может с улыбкой победителя напомнить ей то, что считает нужным.
— Я ведь не ошибаюсь, мадам? Вот обстоятельства: сорок первый год, Париж, март… конец марта. Был теплый вечер. Пытаясь уйти от сыщика, вы вошли в кафе на Монпарнасе… Вспомнил! Кафе называлось «Аргус»!
6
Тот вечер… Ей не нужно было напрягать память, чтобы вспомнить его. Все было живо, словно произошло только что, может быть, час назад. И началось внезапно, и протекало с какой-то кинематографической быстротой, но самое странное, что там это никого не заинтересовало; мало того, резидент после этого долго беседовал с нею, объяснял, как велика задача, которую ей положено выполнять, хотя на первый взгляд это роль неприметного винтика. Но винтик так важен для жизнедеятельности всего их аппарата!.. Она не должна ни на минуту забывать об этом и, следовательно, не имеет права вмешиваться в какие бы то ни было авантюры, как бы соблазнительны и важны они на первый взгляд ни были.
Да, теперь и она узнала обер-лейтенанта. Три года прошло, и она к нему не присматривалась в тот вечер, но все равно видно, что эти три года дались ему нелегко. Волосы поредели, есть даже седые, и морщин на лице прибавилось; а тогда оно было свеженькое, гладкое, так что лихой шрам, который шел от подбородка наискосок через правую щеку, сразу бросался в глаза; теперь же между морщин он почти неприметен… Кстати, ведь и тогда он был обер-лейтенантом. Неужели за три года войны ему ни разу не представился случай отличиться? Странно… Но если даже так, уже только за выслугу лет он должен был получить по крайней мере гауптмана. Он не глуп, это видно сразу. Такие в нижних чинах не засиживаются. Но факт налицо… Пожалуй, к этому обер-лейтенанту стоит присмотреться. У него может быть чувство неудовлетворенности, обида… А если он, ко всему прочему, и самолюбив…
Она остановила себя. Вряд ли стоило сейчас строить грандиозные планы. К этому пока что не было оснований. Кто поручится, что она не выдает желаемое за действительное?
Хорошо еще, что обер-лейтенант знает только о заключительной части операции, по сути, чисто технической, когда перед нею стояла ограниченная и в общем довольно несложная задача — уйти от преследования. Впрочем, в тот момент документы все еще были с нею…
А началась операция всего за несколько часов до того, причем стремительно, без всякой подготовки. Она уже не помнит, зачем зашла в аптеку к Августу — маленькое уютное помещение на самой набережной Сены; там был небольшой бар возле окна, и она любила пить лимонад и смотреть на реку, на баржи и на Нотр-Дам, сизый, сглаженный дымкой, но зато не забыла, как встретил ее Август. Обычно невозмутимый и медлительный, он выбежал из-за стойки к ней навстречу, схватил за руки и заговорил с такой быстротой, словно родом был не из Бретани, а прожил всю жизнь среди экспансивных гасконцев. Хорошо еще, что в тот момент в аптеке не было других посетителей.
— Спокойнее, Август, — попросила она, — или я решу, что вы чем-то напуганы.
Все мужчины тщеславны. Некоторые предпочитают это скрывать, но им не всегда удается, в особенности если они взволнованы, а удар нанесен внезапно.
Август чуть было не обиделся.
— С чего вы взяли, мадам, что я напуган? Даже когда в мае прошлого года мне пришлось одному отбиваться с пулеметом от целой роты бошей — это было на Сомме, мадам! — и то в моем сердце не было страха!..
— Эту историю я уже слышала не раз, — сказала она, улыбаясь. — Может быть, вы угостите меня лимонадом?
Август кивнул и пошел в заднюю комнату. Вернулся оттуда с лимонадом, с плетеной бутылью белого вина, с бокалами и рюмками. Теперь уже ее жгло нетерпение, но она ничем не выдавала этого.
— Хорошее вино, — сказал Август после нескольких медленных глотков. — И охлаждено в самый раз. Вы напрасно отказались, мадам.
Он сделал еще небольшую паузу — мстил ей, причмокнул губами и без всякого перехода сказал:
— Сегодня из Растенбурга[8] приехал в Париж некто Рейнгард Хоффнер, генерал ОКВ[9]. Во второй половине дня он прибудет в Сен-Жермен, в штаб группы армий А. На четыре дня пополудни ему назначена встреча с главнокомандующим войсками Запада фельдмаршалом фон Рундештедтом[10]. Хоффнер должен ему вручить приказ о переводе фельдмаршала на восток, а также предварительную диспозицию о развертывании армий фельдмаршала на границе с… — Август сделал значительную паузу, — с Россией. Она отставила бокал.
— Вы хорошо осведомлены, Август.
— Благодарю вас, — он улыбался, но глаза смотрели выжидающе.
— Позвольте нескромный вопрос: откуда все это вам известно?
— На нескромный вопрос не всегда легко ответить!..
Он сказал все, что имел право сказать, поняла она. Или же ровно столько, сколько ему было велено. Что одно и то же.
— И у вас уже есть копия этого плана?
Август развел руками. Она взглянула на часы. Счет времени был на минуты. И она знала, что не имеет права сделать ни шагу без указания сверху. Да и что она могла предпринять!..
— Спасибо, Август, лимонад был чудесен, как всегда, — сказала она, берясь за сумочку. — Простите, но мне, кажется, следует поспешить…