Выбрать главу

— Ты вздремни еще, Орехов, — посоветовал Николаю сержант. — В солдатском деле лишний сон всегда пригождается.

— Не хочется что–то, дядя Иван, — ответил Орехов и тут же смутился, увидев, как недовольно застыло лицо сержанта.

Десять лет сержант Кононов был для Орехова соседским дядей Иваном, работавшим ловцом в семужьей бригаде колхоза. Жена Кононова вязала сети, и мальчишкой Николай любил ходить к соседям. На крюке, ввинченном в бревенчатую стену, укреплена сеть. Деревянный челнок с бечевой бегает в руках быстро, глазами не уследишь. Сопливая Зинка, дочь Кононовых, в углу с тряпичными куклами возится. А сеть растет сантиметр за сантиметром…

Кононов прислушался к сопению пароходной машины и сказал:

— Не прихватил бы нас фашист у причала… Пешком ведь, сволочи, по нашему небу ходят.

Натужный гул пароходной машины за переборкой скоро стал затихать. На палубе раздалась команда приготовиться к построению.

— Разбирайся, ребята, — сказал Кононов и стал натягивать на плечи лямки вещевого мешка. — Орехов, толкани Серегу. Проспит еще парень войну. Вот беда–то будет.

У причала начиналась дорога. Она поднималась в гору. Поеживаясь на ветру после теплого трюма, Николай глядел на дорогу. Она вилась мимо щербатых валунов на сопке, пересекала заросли березок, взбиралась по щебенчатым осыпям. Она то ныряла в распадки, на минуту скрываясь из глаз, то снова выскакивала из–за скал.

Дорога вела на фронт. В шестидесяти километрах от причала была передовая. Там, оседлав единственное в здешних местах шоссе, наступали немцы. Горнострелковый корпус армии «Норвегия» в конце июня ударил по войскам первого эшелона в районе Титовки и, разметав их в безлюдных сопках, уже решил, что открыта дорога на Мурманск. Тирольские егеря с нашивками за взятие Нарвика были обескуражены, когда в середине июля разбитые ими полки четырнадцатой армии и отряды морской пехоты неожиданно задержали наступление и начали оборонительные бои.

— Через пару дней, ребята, будем фашистов лупить, — поудобнее прилаживая противогазную сумку, сказал ефрейтор Самотоев.

— Чем будем лупить–то? — уставясь на Самотоева, зло спросил Шайтанов. — Индивидуальными пакетами? Или камушков по дороге насобираем?

— Не шуми, Шайтанов, — строго сказал сержант. — По нужде и голыми руками можно рыло на сторону своротить.

В строю весело загомонили. Кононов тоже улыбнулся. Только глаза у него стали скучными и улыбка вышла кривая, будто наспех пришлепнули ее на лицо сержанта.

У солдат маршевой роты не было винтовок.

Короткую северную ночь маршевая рота провела, забившись в щели и под валуны на склоне сопки, возле шоссе. Для согрева охотники бегали к шоссе, где то и дело натужно выли в колдобинах автомашины, и помогали их вытаскивать.

Под утро Шайтанов притащил оттуда бумажный мешок с сухарями. По его словам, добрый шофер отвалил мешок за подмогу. Солдаты скопом навалились на даровые сухари, заедая ими осточертевшую брынзу, которую маршевикам выдали на дорогу из расчета по два килограмма на нос.

Когда мешок опустел, стало вроде теплее. К тому времени на востоке забелело небо. Хорошо, что по здешним местам ночи были короткие. Осенью такую ночь в скалах не пересидишь. Сил не хватит, сомлеешь — и каюк…

Раздалась команда к построению. Солдаты с охотой высыпали на дорогу и, согреваясь, зашагали так размашисто, что нагнали обоз с банно–прачечным имуществом. На темно–зеленой будке дезкамеры виднелась надпись: «Смерть немецким оккупантам!»

— Тоже грозные вояки! — с усмешкой сказал Самотоев, кивнув на надпись. — Ишь как расписали.

— Расписали в самую точку, — ответил Кононов. — Через месяц у нас этих «оккупантов» столько заведется, что на карачках к дезкамере поползешь…

Солдаты шли быстро, обгоняя колонну бричек, на передках которых брезентовыми кулями торчали ездовые.

— В баньку бы сейчас, — мечтательно сказал Гаранин, шагавший рядом с Николаем.

Орехов заметил, что глаза Гаранина вдруг стали мягкими и задумчиво уставились куда–то вдаль.

— Этой весной я, ребята, баню срубил, — заговорил Гаранин. — Бревна в лесхозе отобрал, смоляные, духовитые… На замке теперь баня.

— Жена разве не моется? — спросил Николай. — Ты говорил, что женатый.