В трубке по–комариному запищал зуммер.
— Старшина! — позвал Дремов Шовкуна. — Люди прибывают, надо принимать. Подготовьтесь.
— Есть подготовиться! — Шовкун провел рукой по подбородку, гладкому от утреннего бритья. Потом угольки глаз под шлемом хитро засветились и губы старшины раздвинулись в улыбке, показав ровные, редкой белизны зубы. — Скажу, чтоб ребята побрились.
Дремов понял деликатный намек и провел ладонью по густой щетине. Проклятые зубы, из–за них бородой обрастешь. Раньше хоть через два–три дня он все–таки ухитрялся бриться, а теперь до щеки дотронешься — искры из глаз сыплются. Тут еще старшина, чистюля, на его голову навязался…
Шовкун смотрел на командира роты и светил зубами до тех пор, пока тот не сдернул пилотку и не стал копаться в пухлой полевой сумке, разыскивая бритву.
Старшина сразу перестал улыбаться и пошел по берегу озерка, направляясь к пулеметной ячейке, где возле единственного в роте станкового пулемета лежал ефрейтор Кумарбеков, низкорослый круглоголовый киргиз с далекого Тянь–Шаня.
— Кумарбеков, — старшина тронул пулеметчика за ботинок. — Опять дрыхнешь… Люди к нам сегодня придут, пополнение.
— Хорошо, — согласился Кумарбеков и, пятясь как рак, выполз из каменной ячейки. — Второго номера мне дай, тяжело одному «максимку» таскать. Всю шею сбил.
— Дам, — пообещал старшина, критически разглядывая пулеметчика.
Тот стоял перед ним, расставив ноги в грязных ботинках. Кургузая гимнастерка была прожжена на плече и вымазана торфом. Брюки лоснились на коленях, а за обмотку неопределенного цвета был заткнут короткий штык от самозарядки.
— Опять треугольничек потерял, — строго сказал старшина, поглядев на петлицы Кумарбекова. — Нет у меня больше запасных, суконный нашей… Почиститься тебе надо, Кумарбеков, и гимнастерку зашить.
Ефрейтор глядел на старшину сонными глазами и поддакивал. Он знал, что Шовкун говорит ему все это для порядка, что чиститься он не будет и с гимнастеркой тоже не станет возиться. Уйдет Шовкун, он снова ляжет возле своего «максимки» и, опустив лоб на ручки пулемета, подремлет. Может, пять минут, может, двадцать. До тех пор, пока не учует, что спать нельзя.
Шовкун разгадал мысли пулеметчика, вглядевшись в его глаза, прикрытые припухшими веками.
— Ходишь как боров, — сказал он. — Воротник бы свежий подшил.
Кумарбеков застенчиво улыбнулся. Он уважал старшину за порядок и снайперский глаз. Сейчас ему было неловко, что такой умный человек разговаривает с ним как учительница в школе. Пулеметчик вздохнул, сбил торфяную лепешку со штанины и ответил:
— Слушаюсь.
Потом проводил глазами старшину, который пошел вниз по обороне, и отправился к своему «максимке». Жаль, что у него не было чистого подворотничка. Так и быть, подшил бы к гимнастерке. Пусть бы старшина не расстраивался. Жаль, нет подворотничка…
Дремов сидел на камне и старательно тер холодную кисточку о розовый обмылок. Кисточка уже намылилась, но он тер и тер ее, отдаляя ту минуту, когда придется скоблить бритвой распухшую щеку. Наконец решился. Приладил на выступе крохотное зеркальце и осторожно провел рукой по лицу. Зарос, как дикобраз, глаза до затылка провалились, губы черные, на скулах синяк. От раздутой щеки нос своротило на сторону. Видик, нечего сказать…
Лейтенант раскрыл бритву и стал сдирать щетину с подбородка.
Давно Дремов просил у комбата пополнение, а теперь, когда дали, сообразил, что за этим скрывается. Он заткнет дырки в обороне и уцепится за эту сопку. Намертво станет здесь, в скалах, где нет ничего, кроме валунов, бурого торфа и редкой осоки на берегу озерка.
На других фронтах хоть живые люди на пути встречаются, деревни, сады, а то и настоящие города. Дома с печками, ребятишки…
В этой дыре ни тропинки, ни человеческого голоса, ни огонька. Иногда в норке запищит полярная мышь — лемминг, да песец с перепугу пролает. Говорят, артиллеристы неделю назад живого оленя видели. По лощине бежал…
Если присылают пополнение, значит роту не будут сменять. Четырнадцать человек… Десятка два еще добавят. Будут тридцать четыре солдата насмерть защищать эти камни, где до войны наверняка и яч ступала нога человека…
Пополнение пришло в роту под вечер. Его привел усатый сержант в аккуратно заправленной шинели с нарядными, багровой эмали, треугольничками на петлицах.