Орехов тоже передернул затвор, но сержант остановил его!
— Не гоношись, ни к чему нам всю боеспособность показывать. Прижухни, пока я не скомандую.
Николай прижух под валуном. Немцы дали еще несколько очередей, потом успокоились.
Стало темнеть. Темнота шла снизу, из лощины, поднималась по каменным склонам, вязко густела в расселинах, задергивала дымкой валуны и редкие кусты.
Из ущелья, возле которого лежали Орехов с сержантом, вдруг потянуло такой промозглой сыростью, что Николай невольно поежился и подоткнул полы шинели.
В ночной мгле грохотали где–то пулеметные очереди, наискось прорезали чернильное небо зеленоватые ракеты. Морозная сырость донимала зло, без жалости. Колючий озноб забирался под шинель. Невыносимо мерзли колени, до боли холодело между лопатками, коченели руки.
Орехов осторожно ворочался, дул на скрюченные пальцы, тер ботинок о ботинок, подтягивал колени к животу, стараясь свернуться калачиком. Но это мало помогало. Вдобавок чертов валун, под которым он лежал, стал холодным, как глыба льда. От одного его стужа прошибала, нет спасения.
К полуночи Николай уже дрожал от макушки до пяток, зубы выбивали отчаянную чечетку, а свирепый холод наплывал и наплывал из темноты, как шуга на осенней реке…
— Не спи! — то и дело раздавался над ухом злой шепот сержанта. — Не спи. Говорят тебе!
Если Николай не отзывался, Кононов подкреплял шепот жестким тычком кулака. Николай одурело тряс головой, на минуту сбрасывал сонливость и вглядывался в темноту, слушал шорох осыпающегося где–то щебня, звон капель и осторожный шелест кустов.
Неужели война — это такая вот промозглая сырость, холодные валуны, сонливость, словно кинутая в глаза горсть песку, тычки сержанта в бок и гороховый суп–пюре с тресковыми костями.
Полжизни отдал бы сейчас Орехов, чтобы закурить махорочную самокрутку. Полжизни!
Но курить было нельзя. Он глотал набегавшую слюну, кутался в шинель и тоскливо ждал рассвета над вершинами сопок. Под утро с той стороны ущелья снова потянуло сладким дымком сигарет.
— Вот же сволочи! — взорвался сержант и приложился к винтовке. — Бей, Коля! Бей по гадам, чтоб им тошно стало! Бей…
Орехов торопливо передернул затвор, и, раскатисто отдаваясь в ущелье, один за другим забухали выстрелы. Там, где в белесой предрассветной мгле виднелась осыпь, пули цвинькали по камням и жалобно звенели.
Глава 4. СТРЕЛЬБА НА ФЛАНГЕ
Утром немцы начали обстрел роты. По скалам заплясали хлопья разрывов, воздух скрипуче зазвенел от мин и снарядов. С грохотом рассыпалась стенка наблюдательного пункта на склоне.
Лейтенант сидел на дне каменной щели и слушал, как сверлят воздух невидимые сверла. Звенящий визг нарастал издалека, с каждой секундой делался тоньше, пронзительней, беспощаднее.
«Мой! Не мой! Мой! Не мой!» — как будильник, тикала в голове единственная мысль. Потом взрыв в стороне, дрожь камня, кислый запах взрывчатки — и облегчение: «Не мой!» А в воздухе уже нарастал новый визг.
Едва стих обстрел, как в стороне враз ударили пулеметные очереди, зачастили винтовки и донесся приглушенный стрекот автоматов.
«Может, разведка на охранение наткнулась?» — вслушиваясь в суматошную пальбу, подумал лейтенант Дремов.
Такие вещи случались частенько. И злые от бессонных ночей пулеметчики шпарили, как осатанелые, а солдаты, прогоняя дрему, жгли обойму за обоймой. Потом оказывалось, что кому–то просто померещилось, что по щебенке захрустели не шаги, а скатившийся камень. И тогда разом все стихало.
Но сейчас стрельба разгоралась, как костер из вороничника, в который охапку за охапкой подкидывали хрусткие стебли.
Дремов проверял обойму в трофейном автомате и откинул плащ–палатку, закрывавшую вход в щель. Он сразу увидел Горелую сопку. Круглая вершина ее была закутана клубами взрывов. Они вспухали один за другим, потом расплывались, перемешивались и медленно поднимались в воздух. Сквозь дым то и дело проблескивали крошечные красные точки.
«Вот куда нацелились», — догадался лейтенант и почувствовал облегчение. Рота находилась от Горелой сопки километрах в четырех. Значит, здесь немцы будут стрелять для видимости. Сюда им нечего лезть. Если они возьмут Горелую, роте Дремова без выстрела придется отходить. С Горелой рота будет видна как на ладошке. В первый же день ее минами закидают…