Крепкий парень. Под Титовкой, когда был убит командир роты, лейтенант Дремов принял команду и зацепился на скале возле переправы. Держался на ней до тех пор, пока полк не перешел реку, а потом умудрился под самым носом у немцев взорвать гранатами хлипкий деревянный мостик, под огнем сколоченный саперами.
«Волокитят у нас с наградными листами», — сердито подумал Самсонов. Уже около двух месяцев прошло, как он подписал документы о представлении лейтенанта Дремова к награждению орденом Красного Знамени. Отослали в штаб дивизии, и с тех пор — ни слуху ни духу. Надо напомнить новому начальнику штаба, чтобы тот поинтересовался. Этих писарей в дивизии пока палкой в бок не ткнешь, не пошевелятся. Убьют лейтенанта, и ордена не увидит… Мало ли теперь наград опаздывает…
Начальник штаба с двумя шпалами на петлицах что–то сосредоточенно рассматривал на карте и делал короткие заметки в блокноте. Дремову была видна только голова майора с пролысинами на высоком, чуть сжатом лбу. Возле уха аккуратный проборчик, расчесанный волосок к волоску.
Присматриваясь к майору, лейтенант вдруг уловил что–то знакомое в его длинном и высоком лбу. Вроде он такой лоб у кого–то уже видел.
Начальник штаба закрыл блокнот и негромко постучал карандашом по дерматиновой обложке.
— Приступим к делу, — сказал подполковник и застегнул крючок на гимнастерке. — Завтра ваша рота, лейтенант Дремов, в шесть ноль–ноль атакует высоту 0358. Цель атаки: занять высоту и укрепиться. Держать ее до подхода батальона. Смотрите сюда! Пожалуйста, товарищ майор.
Дремов наклонился над картой, внимательно наблюдая, как движется остро отточенный карандаш начальника штаба. Красное острие его прошлось по гряде сопок, потом двинулось в лощину, пересекло пунктирную змейку, обозначавшую шоссе, затем миновало озеро и, дрогнув, остановилось возле извилистых паутинок, на которых были нарисованы синие зубчики немецкой обороны.
— Пойдете в дефиле между озером и сопкой, с этой стороны склон пологий, подходы хорошие.
Только тут Дремов сообразил, что высота 0358 — это же сопка Горелая! Он не поверил сам себе и снова вгляделся в карту. Нет, не ошибся. Вот гряда, на склоне которой занимает оборону рота, вот дорога, озеро, а южнее его Горелая сопка.
Ему приказывали завтра ротой взять эту сопку. Дремов удивленно поднял голову и почувствовал, как у него стало жарко в груди, задрожали колени и вспотела шея под воротничком.
Взять Горелую сопку! Дремову показалось, что здесь какая–то ошибка. Неужели они не знают, что у него в роте всего тридцать шесть человек, что на Горелой сопке наверняка сидит не одна сотня егерей, что там в каждой щели спрятаны пулеметы, а за валунами сидят снайперы?! Разве в штабе не знают, что у немцев в районе Горелой сопки столько минометов, что они бьют по одиночным солдатам? Должны же они понимать, что в дефиле между склоном и озером мины посажены гуще, чем картошка в поле…
Лейтенант изо всех сил схватился рукой за край стола. Досей были неструганые, шершавые, в палец впилась заноза.
Голос начальника штаба, объяснявшего задачу, уходил все дальше и дальше. Теперь казалось, что он доносится снаружи, сквозь каменную стенку землянки. Слова ударялись в уши лейтенанта и отскакивали, как камешки от гранитной скалы. Стиснув зубы, чтобы не перебить начальника штаба, Дремов с испугом следил, как красный карандаш медленно взбирается по пологому склону Горелой сопки.
Черточки и горизонтали, бурые, желтые и зеленые значки на потрепанной двухверстке начали рябить в глазах. Дремов смотрел на карандаш и видел, как немцы пропустят роту в узкое дефиле, дадут ей выйти на открытый склон и отрежут путь массированным минометным огнем. Потом ударят из пулеметов. В упор, сметающим все живое смертоносным ливнем. На пологом, ровном, как городской асфальт, склоне людям негде будет укрыться от огня. Там гранит, крепчайший гранит, его не возьмешь, как землю, лопаткой, чтобы сделать ямку, его зубами не выгрызешь…
Глухо стучало в висках. В низкой землянке было тяжело дышать. Светильник с краешка начал коптить. Черная струйка, расплывающаяся вверху, потянулась к потолку. Надо было поправить светильник, но, кроме Дремова, копоти никто не замечал, а ему было все равно.