Но участок по–прежнему встречал гитлеровцев яростным сопротивлением. Наши солдаты научились жить а огне. Врагу, наверное, казалось, что здесь стреляют камни, стреляют кирпичи, стреляют мертвые. И гитлеровцы не жалели ни бомб, ни снарядов, ни мин, стараясь растереть в песок даже камни и кирпичи, не жалели патронов и на мертвых, давили их гусеницами танков…
Тяжело смотреть со стороны, когда трудно приходится товарищам. Кажется, лучше самому там быть. Такова уж натура русского солдата. Бот почему мы попросили командира ношей дивизии Николая Филипповича Батюка послать нас, морских пехотинцев, на помощь правому соседу. Но он ответил:
— Противник только того и ждет, чтоб мы оголили свой участок обороны.
И не ошибся наш полковник, которого мы прозвали «огнеупорный Батюк». Недаром он был любимцем командира 62–й…
После двухсуточной «молотьбы» территории завода «Красный Октябрь» центр огневого удара немцев стал перемещаться. Вздыбилась земля и на нашем участке.
Что думали о нас в этот момент соседи справа и слева — не знаю. Сколько бомб вывалилось на цехи завода металлических изделий, где оборонялся наш батальон, в ротах которого осталось по двадцать–тридцать активных штыков, — подсчитывать было некогда. Скажу лишь, что только в первый час обработки позиций нашего батальона гитлеровские пикировщики группами по три девятки в каждой сделали четыре захода. Сыпались и сыпались бомбы…
После авиационного удара последовал артиллерийско–минометный. Сплошной смерч.
Первую атаку пехоты мы отбили огнем пулеметов. Вторую — гранатами и огнем автоматов. Очередная атака началась массовым натиском фашистских гренадеров с трех сторон. Пришлось вступить в рукопашную сначала на правом крыле обороны, затем в центре, а потом и на левом — в инструментальном цехе. Я чуть зазевался, и какой–то гренадер успел достать мою спину своим плоским, как нож, штыком.
…Каким–то образом оказался на командном пункте батальона, стою рядом с комбатом возле пролома в стене. Полдень.
Бой не утихает. Столбы дыма, пыли поднимаются вверх, валятся стены — засыпают убитых и тяжелораненых…
Появились два пожилых солдата с носилками. Они принесли раненого матроса, молча положили его рядом с нами на плащ–палатку и снова быстрым шагом пересекли территорию заводского двора, перемахнули полотно трамвайной линии, шоссейную дорогу и скрылись в разрушенных деревянных постройках.
Так, наверное, подкинули сюда и меня, но я очухался, встал.
Передышки нет, наши отходят. Инструментальный цех снова захватили фашисты. Токарный остался в нейтральной зоне. Льдохранилище немцы отбили. Четвертая стрелковая рота старшего лейтенанта Ефиндеева отступила за трамвайную линию и закрепилась на рубеже недостроенного красного кирпичного дома.
Позавчера здесь был командир полка майор Метелев. Он приказал назначить меня снайпером. Случилось это так. Сидим в яме, слушаем командира полка. Затишье. Вдруг мой товарищ Миша Масаев, что вел наблюдение за противником, крикнул мне:
— Вася, фриц показался.
Я вскинул винтовку и, почти не целясь, дал выстрел. Фриц упал. Через несколько секунд там появился второй. Я и второго уложил.
— Кто стрелял? — спросил командир полка, наблюдая в бинокль за происходящим.
Комбат доложил:
— Главстаршина Зайцев.
— Дайте ему снайперскую винтовку, — приказал майор. И, подозвал меня: — Товарищ Зайцев, считайте всех фашистов, которых прикончите. Два уже есть. С них и начинайте свой счет…
Я понял это указание командира полка как приказ, но приступить к его выполнению по всем правилам не мог: не позволяла обстановка.
А сегодня наш батальон оказался в полуокружении. У нас оставался один путь — спуститься в овраг Долгий и по дну оврага — на территорию нефтебазы. А там меж труб можно незаметно пробраться к шестьдесят второй переправе. Эту троп;у знали в батальоне только три человека: я, Михаил Масаев и сам комбат, но никто из нас не хотел думать о ней: тропка могла потянуть к отступлению…
Чтобы не думать об этом, я поднял голову. Там, вверху, под самой крышей, вмонтирована вытяжноя труба. В трубе лопастной вентилятор, к вентилятору ведет лестничный железный трап.