Ко мне подошел Двояшкин, присел рядом. В овраге что–то загремело: пустые консервные банки или котелки. Гитлеровский пулемет снова заговорил.
— По какой цели он стреляет? — спросил я. — Кто уронил котелок?
— В овраге много раненых новичков. Это они возле медпункта гремят котелками, — ответил Двояшкин.
— За подранками охотится! — возмутился я. И тут же решил во что бы то ни стало найти пулеметчика и продырявить ему голову.
С рассветом закипел бой, и я, сменив под этот шумок позицию, наконец обнаружил «охотника за подранками». Его голова тут же попала в перекрестье моего прицела. Пулемет замолк.
После этого выстрела я спустился в овраг, к раненым новичкам, что прибыли вчера ночью. Очень важно было знать, где и при каких обстоятельствах они были ранены. Особенно меня интересовали пулевые ранения. Ведь каждая рана имеет свою особенность и может подсказать, какие стрелки появились тут у противника.
У входа в санитарный блиндаж сидел широкоплечий, коренастый солдат. Его черные глаза блестели испугом и радостью, и где–то в глубине их теплилась та острая солдатская шутка, с которой бойцы даже перед смертью не расстаются. Рот солдата был закрыт широким бинтом. Бинт на подбородке насквозь пропитался кровью, побурел. Рядом с бойцом лежала какая–то порванная книга без обложки, а между ее листами — огрызок простого карандаша. На больших грязных руках солдата, на гимнастерке виднелись запекшиеся следы крови.
Он был ранен еще вчера утром.
«Степан Сафонов» — значилось у него в солдатской книжке.
— Как это тебя, Сафонов, угораздило подставить голову под фашистскую пулю?
Солдат посмотрел на меня укоряющим взглядом. Видно, хотел послать подальше, но я терпеливо ждал ответа. Наконец он взял карандаш и написал на листке книги нервным почерком:
«Ты, видать, так твою растак, еще не нюхал моей зуботычины. Хочешь, дам?..»
— Пожалуйста, — ответил я, — только не раздражайся и помоги мне установить, где и как тебя ранило. Это очень важно.
Только из третьего исписанного листка я узнал, что Сафонова ранило в рот, когда он прикуривал от цигарки товарища.
— А где тот солдат, что дал тебе прикурить?
«Мой друг, Чурсин, остался на передке, ждет своей очереди, ему тоже скоро влепят», — последовал письменный ответ. Я зло выпалил:
— Растяпы! Мы целую неделю на высоте, но своих голов фашистам не подставляли, а вы ночь переждали — и половина команды вышла из строя. Как это получилось?!
Сафонов что–то начал писать в ответ, но я уже не стал читать, убежал на свои позиции.
По траншее проскользнул к могиле Саши Грязева, потом спустился в яму. Тут можно стоять во весь рост. Надо обдумать, как действовать против снайперов противника. Наверняка они на этом участке есть, но работают очень осторожно.
Фашистские снайперы, как правило, устраивали свои посты в глубине обороны, а мы вылезаем на самый передний край. У них много ложных позиций. Как отличить ложную от действительной? Небольшой опыт уже подсказывал мне: нужны наблюдательность и большая выдержка.
Скажем, на заре где–то мелькнет отблеск зажигалки — снайпер закурил. Засекай эту точку и жди: должна показаться паутина табачного дыма. Пройдет еще немного времени, а может, и целый день, и на какую–то долю секунды покажется каска. Тут не зевай! Но если даже опоздал взять, то уже ясно, где среди ложных позиций действительная.
Эти рассуждения с самим собой привели меня к выводу, что сегодня я должен, как никогда, внимательно следить за тем участком, откуда был сделан выстрел в грудь Саши Грязева.
Переползаю к позиции своего напарника Подкопова и начинаю наблюдение.
Проходит час, второй. От напряжения ломит глаза, устала шея, тяжело держать голову, но я не двигаюсь.
Подкопов убеждает меня: там, куда я смотрю, снайперского гнезда нет, проверено десять раз. Он уползает. Не могу не верить товарищу, но какое–то внутреннее чутье и желание отомстить за смерть Саши не отпускают меня с этой позиции.
Через час снова подползают с перископом Морозов и Подкопов. Теперь мы уже втроем обшариваем все тот же участок.
Над нами пролетают тяжелые снаряды шестиствольного немецкого миномета. Они взрываются в глубине нашей обороны, подымая столбы земли. Такие снаряды–великаны видны в воздухе. Они летят со скрипом, напоминающим голос ишака. Летят, переворачиваясь в воздухе с боку на бок, как поросенок в грязи. Немецкий шестиствольный миномет мы прозвали «ишаком» еще и за то, что он кричал раза два–три в день: на заре, часов в пять, потом в полдень и с наступлением темноты. Видно, знал минометчик, когда наши санитары относили раненых к Волге.