— Вопрос состоит в том, Рамон, на кого работает время. Ты думаешь, на «червяков»?
— В общем и целом на нас, — ответил он, помолчав. — В перспективе да, конечно. Но если легион Миро завтра попытается высадиться на Крокодильем полуострове или где-то рядом, каково нам будет сражаться с ними, имея их в тылу?..
Паломино встал со стола, подошел к нему и положил руку на плечо:
— Ах, мой дорогой мальчик, пусть над этим ломает свою голову Фидель, а не ты.
Кинтана несколько отпрянул, прикосновение Карлоса ему претило, оно словно обезоруживало его. Впервые он испытал слабую, неосознанную антипатию к Карлосу и его самообладанию, которым привык восхищаться. Он смотрел мимо него на серую поверхность стола, туда, где рядом с телефоном в шикарной кожаной кобуре лежал кольт с рукояткой, отделанной слоновой костью, — такое же свидетельство тщеславия, как и красный «кадиллак». Хорошо ли ты знаешь Карлоса? Где в нем стержень, живет ли он вообще идеей, сколько в нем истинного, радости от возможности действовать и приказывать, где у него начинается забота о делах всей страны? Почему он тогда примкнул к Фиделю, доставил ему динамит, рискуя жизнью? От тоски — сказал он сам, только я никогда ему не поверю. Где мотор, двигающий им? Че Гевара пишет, что революционер должен быть аскетом. Действует ли это правило лишь во время партизанской войны, или сегодня тоже?..
Тут ход его мыслей прервал голос команданте:
— Кстати, в гостинице со мной произошла весьма забавная история...
При этих словах Кинтана невольно выпрямился: они стирали все остальное и как бы давали ему наконец ключ для разгадки перемен в поведении Карлоса, а это его беспокоило настолько, что он стал непохож на себя.
Он уставился на телеграфный аппарат, что-то мешало ему смотреть Карлосу в глаза.
— Это началось в лифте. Обращается ко мне один... — начал команданте тихо, доверительно, и тут зазвонил телефон.
— Паломино слушает. — Он так крепко прижал трубку к уху, что побелели ногти. В трубке хрипело, говорили издалека. Кинтана не разобрал ни слова.
— Давай, продолжай! — Карлос достал носовой платок, вытер пот с шеи.
Даниеле пора бы прибрать в кабинете, размышлял Кинтана, по крайней мере, на собственном столе. Он прочел цитату из Фиделя, которую она красивым почерком написала на листе ватмана и повесила над столом: «Есть мечты, которые еще должны стать действительностью, так же как превратилось в действительность многое, что еще недавно было нашей мечтой и о чем сегодня мечтают другие народы. Для нас нет ничего невозможного, потому что вещи, вчера казавшиеся нам невозможными, стали действительностью. А это означает, что там, где все справедливо и оправданно, для народа нет ничего невозможного». Рамону понравилось, что она повесила на стену не просто лозунг, а взяла из речи Фиделя глубокую философскую мысль. Где сейчас Даниела? Занимается с учениками двумя комнатами дальше, по коридору? А большую часть времени она проводит в этом кабинете, под портретом Фиделя, таблицей с силуэтами американских бомбардировщиков времен второй мировой войны и распорядком дня в «2165-м воинском соединении, Эсперанса».
— А другой исчез? — голос Паломино изменился до неузнаваемости. — Ты звонишь от священника? Он тоже исчез? — Он кивнул, словно его подозрения подтвердились. — Мы немедленно подключаемся. Все, — положил трубку и сказал: — Бандиты убили Тони и потащили с собой Ласаро. Рядом с Росалесом произошла стычка.
Кинтану словно ножом резануло.
— Боже мой! — прошептал он. — Ведь это я их там поставил!.. Понимаешь, это моя вина!.. Я должен был остаться в Росалесе, потребовать подкреплений...