Некоторое время спустя в деревушке появился Карлос Паломино. Он прискакал на коне, издалека она приняла его за богатого крестьянина или помещика. Карлос созвал крестьян и, пересыпая свою речь десятками шуток, посоветовал построить школу и сколотить парты. Поспорили о том, глинобитной ли быть школе или из дерева. Под конец он повернулся к Даниеле: «Не забывай, что детям приходится помогать родителям, особенно теперь, при сборе урожая кофе! Не забывай и о стариках. Отныне зарплату тебе платит комендатура. Будешь получать сто песо — очень уж ты красивая...»
Даниела покраснела, стоявшие вокруг добродушно засмеялись. Карлос пожал ей руку, а на прощанье заметил: «Кстати, нам нужны собственные учителя для армейских частей».
...Она написала предложения на доске заново и предложила ученикам:
— А ну, проверим, сколько ошибок мы сделали!
Тут скрипнула дверь, заглянул Рамон; Даниела поняла, что он хочет поговорить, но Рамон только кивнул и тихонько прикрыл дверь. Ей вдруг захотелось закончить урок. Они с ним не виделись три дня. Никто не мог объяснить, что происходит в джунглях, откуда ветер приносил иногда звуки долгих очередей. Рамон и Педро исчезли из поля зрения, с момента несчастья в Росалесе Карлос говорил только необходимое, ей ничего не поручали. Всякий раз, когда она вспоминала о Тони, Даниелу охватывала тревога за остальных. Часто она словно видела его сидящим рядом с камешком в руках и говорящим: «Ладно, хорошо, найду другой, покрасивее». А потом они вместе шли по площади, Ласаро в своей голубой рубахе и долговязый Тони, один навстречу смерти, другой — плену. Она задыхалась от ярости. Убить такого парня могли только бандиты, как бандиты замучили и убили Конрада Бенитеса, девятнадцатилетнего учителя, фотография которого висела в большинстве классных комнат, и в этой тоже, рядом с доской. В той горной деревушке он стал ее преемником...
— Чучо, ты почему поднял две руки? — спросила она. — Два пальца и три пальца?.. У тебя две и три ошибки? Всего, значит, пять.
— Нет, Даниела, — воскликнул малыш, — у меня две ошибки, а вот у отца — он вышел — целых три.
И он с досадой помахал другой тетрадью, одной из тех, что ей дал Рамон. В такие моменты на лице Даниелы появлялась улыбка, которую она не пыталась скрыть. Сейчас ей хорошо, но иногда, особенно вечерами, ей не по себе, ей грустно, тем более после последней поездки в Гавану. Неужели ее снова подстерегает тоска, как после расставания с Мигелем, когда она ощущала себя одинокой песчинкой в столичном водовороте, неужели? Если бы знать...
— На сегодня все, — объявила она. — Патриа о муэрте!
— Венсеремос! — ответил хор голосов.
Она выбежала на улицу и увидела Рамона в командирском «джипе» впереди небольшой колонны. Очевидно, Карлос отдал в подчинение Рамона часть штабной роты, она всех солдат знала.
— Подвинься-ка чуть-чуть, Хасинто, — попросила она, забралась в «джип» и спросила Рамона: — С каких это пор я больше не в штабной роте?
Она не знала, куда отправляется колонна, ей просто хотелось выбраться из Эсперансы, пусть на несколько часов. Повернувшись к девушке, Рамон проговорил:
— Я полагаю, тебе там делать нечего...
Что-то в его голосе подсказало Даниеле, что надо стоять на своем.
— Ты не имеешь права оставлять меня здесь только потому, что я девушка.
— Верно говорит, — кивнул Хасинто, уступивший ей место.
— Тебя не спрашивают, — оборвал его Рамон с деланно строгой гримасой, махнул шоферу, и «джип» тронулся с места. Машины ехали в черепашьем темпе, дорога настолько разбитая, что Хасинто и Пабло, между которыми она сидела, то и дело приваливались к ней. Даниела подумала про себя: «Перебарщивают они». Когда свернули на главное шоссе, Пабло увидел неоновую рекламу над кафетерием «Ла ронда» и воскликнул: