Но пологий подъем кончается, впереди крутой ровный склон, Сашка не двигается. Я осторожно подползаю к нему вплотную. Он не глядит на меня, прерывисто дышит.
— Там… наши. В бурьяне, сквозь сведенные челюсти, невнятно.
— Что ж, рванем, — говорю я, — Ждут…
— По этому месту снайпер бьет, сука.
— Хочешь, я первый?..
— Сси-ди! — цедит Сашка.
И вдруг срывается по-звериному, на четвереньках, быстро, быстро! Я не успеваю пошевелиться, как он скрывается в бурьяне. Резкий свист, фонтанчик пыли у самой заросли. Сашка цел.
Я напружиниваюсь для броска, но крепкая клешня стискивает мой сапог.
— Повремени, сынок… — голос Ефима.
— Но Сашка-то проскочил.
— А ты ляжешь… Тот там сейчас на изготовочке, пусть развеется.
Ефим придвигается, держит меня, собрав на лбу складки, вздернув кустистые соломенные брови, внимательно изучает склон. Впервые без помех вижу его глаза, они молочно-голубенькие, с острым, точечным зрачком.
— Скинь для начала метров пятнадцать кабеля, чтоб катушка не тормозила, — советует Ефим.
Послушно спускаю с катушки кабель метр за метром, стараюсь подавить нетерпение, а сам мысленно вновь и вновь пробегаю по склону.
Где-то далеко-далеко, на той, запредельной стороне враг-невидимка. Он не знает о моем существовании, но ждет меня. Он де может испытывать ко мне злобы, но собирается убить. И, кого убьет, он никогда не узнает. Все это так странно, что я никак не могу вообразить его человеком — с лицом, с телом, с руками, держащими винтовку с оптическим прицелом. Он нечто, бесплотный дух смерти. Вот только бы знать, моей или не моей?..
— Что, пора?.. — спрашиваю шепотом.
Ефим помолчал, подышал и выдохнул:
— Давай!
Дремотный мир воспрянул, хищно кинулся на меня, зашумел, закружился. В центре его я, неистовый, сам на себя непохожий. Вне этого взбесившегося мира лишь путаная заросль — к ней, к ней! Врываюсь и падаю в жесткие, колючие объятия, поспешно ползу, зарываюсь все глубже и глубже.
Я так и не знаю, успел ли тот, бесплотный, послать в мою сторону пулю!
Сюда, наверно, когда-то сгоняли пасшийся но степи скот — на высоком взлобке продувало, не так мучили слепни и оводы. На унавоженной земле поднялся бурьян и даже торчало несколько искривившихся кустов терновника. Стояла прежде и саманная сторожка, от нее остался лишь кусок шершавой стены, затянутый все той же колючей травой.
На месте бывшей сторожки и обосновался НП, обвалившаяся стена скрывала стереотрубу на треноге. Это пока, на первое время. Смачкин и Чуликов наметили границы окопа. Предстояло пробить его в захрясшей земле, а внизу саманной стены выбрать окно в длину стереотрубы, тогда уж с той стороны сам черт не обнаружит наблюдательный пункт.
Все складывалось благополучно — Ефим с Нинкиным проскочили вслед за мной, я подключил телефон, Фиалка отозвалась. Смачкин, сбросивший с себя каску и автомат, пилотка на затылке, гимнастерка расстегнута, лицо запаренное, отрывисто командовал:
— Чуликов, к телефону за трубку! Связистам рыть окоп!.. — И вдруг спохватился: — А лопата?.. Глухарев, где штыковая лопата?..
Оказывается, посылая за нами Сашку, Смачкин наказал завернуть к пехотинцам, выпросить у них большую лопату, лучше две. Пробивать окоп нужно под стеной, а там утоптанный пол бывшей сторожки, он как железный, малыми лопатками не пробьешь.
Сашка, сцепив мощные челюсти, тускло глядя мимо Смачкина, выдавил скупое:
— Минометный обстрел…
— Ну и что?
Не пробраться было к пехоте.
— Ты пробовал?
Поигрывая желваками, Сашка молчал. Смачкин разглядывал его выбеленными глазами.
— Не первый год в армии, Глухарев, знаешь, за невыполнение приказа в боевой обстановке наказание одно…
— Стреляйте. Так даже лучше, терпеть не надо.
И снова Смачкин внимательно ощупывал сутулящегося Сашку стеклянным взглядом.
— Вот как бывает — дохлую ворону за орла принимали… Нинкин!
— Я, товарищ лейтенант!
— Добудешь?
— Попробую, товарищ лейтенант!
— А если откажут: самим, мол, надо?.,
— Украду, товарищ лейтенант!
Иди, Глухарев, землю долбить. Выручай, Нинкин.