Помнит Василь, как подчистую забирали у крестьян хлеб, обрекая на голод и разорение. Как разбивали мельничные жернова, чтоб не было у крестьян искушения припрятать зерна на прокорм детей. Отец Быкова по ночам собирал осколки мельничного камня, стягивал железными обручами, молол под страхом смерти немного припрятанного зерна. Ровно столько, чтоб не умерли от голода дети, а на рассвете разрезал железо и вновь аккуратно укладывал осколки жерновов в то же самое место в крапиву. Так, чтобы специальные контролеры, которым было поручено наблюдать за разбитостью жерновов, могли докладывать в центр, что отступлений в политике на хлебном фронте не происходит.
Помимо книг с того времени, как он себя помнит, влекло к себе юного Быкова волшебство рисования. Он мечтал стать художником и, закончив школу, поступил в Витебское художественное училище. Но не то, чтоб закончить, но даже хотя бы немного поучиться там ему не удалось. Грянула война, мобилизация, и после донельзя сокращенного курса обучения в училище пехотных командиров Василь Быков попал на фронт. Его первый бой, как и у многих тогда новобранцев, был страшен. «У меня и сейчас стоит перед глазами, — вспоминал Быков, — большое свекольное поле, село в отдалении. Мы видели только крыши, утопавшие в садах. Там был противник. На поле лихо развернулась для атаки спешно переброшенная сюда кавалерийская часть. Судя по всему, она была издалека. Всадники были запылены и экипированы по-походному: с пулеметными сумами у седел, винтовками и шашками, средствами противохимической защиты для себя и лошадей.
Высыпав из балки, они пустили коней в галоп. Мы, сотня наспех вооруженных винтовками новобранцев, прикрывали их фланг. Несколько минут было тихо, а потом навстречу кавалеристам ударили фашистские пулеметы, танковые пушки. Дело довершили внезапно появившиеся «юнкерсы».
Из деталей этого боя больше всего почему-то запомнилась одна — толстые гофрированные трубки лошадиных противогазов. Вот уж больше сорока лет прошло, а я никак не могу забыть эти противогазы…»
Говорят, что искусство — это прежде всего деталь. Лошадиные противогазы и вся эта самоубийственная кавалерийско-сабельная атака на танки — вот она, деталь «окопной правды», которую не выдумать тому, кто такого не пережил. И не опровергнуть этого никаким самым высоким научным и административным авторитетом, пытавшимся и все еще пытающимся оправдать преступное поведение Сталина и его ближайшего окружения, способствовавших разгрому гитлеровцами кадровых частей Красной Армии в первые же недели войны.
После того, первого страшного боя был второй и третий. Были новые поражения и тысячи смертей прежде, чем произошел не столь «великий», как его потом описывали придворные писатели, но все же перелом в ходе Великой Отечественной, после которого продолжались и поражения, но успехов стало больше, и в конце концов пришла Победа. Лейтенанта Василия Владимировича Быкова к тому времени дважды официально объявляли убитым. Мать получила похоронку со словами о том, что сын ее «пал на поле боя смертью храбрых». Это уже в пред победном сорок четвертом году, когда фронт победно катился на запад, когда в пропаганде пели уже только триумфальные фанфары, а трагедия народа, в том числе и отдельные поражения наших войск продолжались, такова правда, так было до самых последних дней войны.
Одним из немногих оставшись в живых, Василь Быков пережил разгром своего батальона. «По документам, — рассказывал впоследствии писатель, — я был там убит и похоронен в братской могиле возле деревни Большая Северинка (на памятнике у братской могилы павших там и по сей день осталось высеченным его имя. — В. Г.). Было это в январе. Мы наступали под Кировоградом. Зима. Степь. Была ночь, но было светло от свежевыпавшего снега. Внезапно вражеские танки атаковали нас на кукурузном поле. Огонь был плотным. Я был ранен в ногу. Один танк повернул на меня. Я метнул противотанковую гранату, но неудачно. Танк продолжал надвигаться на меня. Я едва успел подобрать ноги, и он буквально вдавил в снег полы моей шинели.