Геннадий Иванович крепко обнял юношу, расцеловал и тотчас приказал доктору уложить его в постель.
* * *
Так благодаря самоотверженности и стойкости молодого лейтенанта русского военно-морского флота Николая Константиновича Бошняка стало известно, что Сахалин богат углем и что в срединной части острова протекает Тымь — одна из самых больших сахалинских рек.
Не прошло и двух лет после экспедиции Бошняка, как сахалинский уголь уже горел в топках русских кораблей. Настала пора развития пароходного флота.
В середине октября 1853 года в трех верстах от мыса Дуэ встала на якорь винтовая шхуна «Восток», которой командовал Воин Андреевич Римский-Корсаков. Кстати, эта шхуна была первым мореходным судном, которое прошло в Амурский лиман через пролив, открытый Невельским. Шхуна уже два месяца находилась в плавании, и запасы топлива на ней стали подходить к концу...
Зная, что где-то в этих местах Бошняк нашел залежи каменного угля, командир «Востока» решич послать на берег группу матросов на поиски топлива. Им не пришлось долго искать. Из скалы, нависшей над берегом, выпирали толстые пласты каменного угля. Он словно сам просился в руки людям. Матросы никогда не видели ничего подобного, а это были люди, много повидавшие на своем веку.
Через год шхуна «Восток» снова побывала в этих местах и вновь пополнила здесь запасы топлива. А спустя еще несколько лет, в 1858 году, на этом месте заложили первую угольную шахту. Так было положено
начало развитию российской угольной промышленности на Тихом океане.
* * *
Остальные три экспедиции, посланные Невельским, добились не менее значительных результатов, чем лейтенант Бошняк. Собранные ими данные имели большое значение для утверждения русских в Приамурском
крае.
Первым, после 39-дневного утомительного странствования, возвратился в Петровское Орлов. Увлеченный смелыми планами начальника экспедиции, Орлов позабыл о своем возрасте, о своих прошлых невзгодах. С юношеским запалом, энергично, не зная устали, он вносил свою долю в освоение Амурского края.
Эта экспедиция была уже вторым путешествием Орлова с начала зимы 1852 года. За пять с лишним
недель он прошел 700 верст, ночевал под открытым небом, питался впроголодь юколой и сухарями. Но все эти лишения не помешали Дмитрию Ивановичу полностью выполнить задание.
И, когда Геннадий Иванович, обнимая старика, горячо поздравлял его как первого исследователя, определившего наконец точное направление пограничного Хин-ганекого хребта, Орлов смущенно покусывал копчики усов и невнятно бормотал:
— Полноте, Геннадий Иванович, помилуйте старика. ..
— Нет, пет! — с горячностью говорил Невельской. — Вы даже не представляете себе, сколь сильное оружие вы даете мне против Нессельроде!
Исследования Орлова действительно имели первостепенное значение. Дмитрию Ивановичу удалось доказать, что «Хинганекий хребет, принятый по Нерчинскому трактату 1689 года... за границу между Россией и Китаем, от верховьев реки Уды направляется не к северовостоку, как ошибочно до этого времени полагали и как изображалось на всех картах, а к юго-западу, и что в Тугурском и Удском краях, а также вдоль южного склона Хинганского хребта никаких пограничных столбов или знаков, как то сообщил академик Миддендорф, нет и никогда не существовало.. .»20.
Теперь Геннадию Ивановичу было совершенно ясно, что Китай не считает весь Приамурский край своей территорией. По смыслу Нерчинского трактата граница между обоими государствами лежала «по самым тех гор вершинам до моря протягненным» — то есть шла не в северном направлении, а в южном. А раз никаких пограничных знаков там не оказалось, значит, китайское правительство не считает эту землю своей.
Два других помощника Невельского, вернувшись из экспедиции, доставили очень важные сведения о впервые исследованных огромных пространствах. Так мичман Чихачев первым изучил район рек Амгуни и Горина, произвел первую съемку залива Нангмар, в котором побывал Лаперуз. Французский путешественник, не исследуя залива, ограничился тем, что дал ему имя тогдашнего французского министра Де-Кастри. Наконец, Чихачев выяснил, что на берегу Татарского пролива есть закрытая бухта Хаджи, представляющая удобную гавань.
Эту бухту позднее исследовал Бошняк и назвал ее Императорской гаванью 18.
Догорела и погасла свеча. За окном ночной сумрак сменился светом наступившего дня. А Невельской, окутанный облаком табачного дыма, все еще писал письмо Муравьеву, в котором рассказывал о первых исследованиях своих неутомимых помощников.
Геннадий Иванович докладывал генерал-губернатору, что пограничный вопрос успешно разъясняется, что вековые заблуждения, будто Приамурский край составляет китайские владения, начинают рассеиваться. Выясняется и другой главный вопрос — морской, так как на берегу Татарского пролива имеются закрытые бухты,
связанные с Амуром удобными сухопутными дорогами. В заключение своего письма Невельской обращал внимание Муравьева на недостаточность средств Амурской экспедиции и просил у генерал-губернатора помощи.
* * #
Дни становились заметно длиннее. Все чаще над Петровским зимовьем светило солнце. Под его лучами снег делался рыхлым, рассыпчатым. На смену суровой и вьюжной зиме шла весна, а с ней — распутица.
Но, как ни тяжело было путешествовать в эту пору, изучение Приамурского края и научные исследования не прекращались ни на один день.
В середине июня вскрылся ото льда залив Счастья, а спустя месяц на Петровском рейде бросил якорь корвет - «Оливуца».
Капитан корвета вручил Невельскому два пакета. Один из них был от Муравьева.
Генерал-губернатор советовал Невельскому оставить всякие исследования и настоятельно рекомендовал ограничить свою деятельность торговлей с местными жителями. Затем Муравьев сообщал, что в Петербурге убеждены в том, что данные Орлова об отсутствии пограничных знаков не соответствуют действительности.
Письмо генерал-губернатора ошеломило Невельского. Этого он никак не ожидал от Муравьева. Вместо помощи — холодный совет прекратить работу, в которой заключался весь смысл жизни Невельского.
Нет, конечно нет! Работы этой он не прекратит! Но все же, что могло толкнуть Муравьева к тому, чтобы так неожиданно оказаться в одном лагере с противниками дела Невельского? После такого письма Геннадий Иванович уже не мог считать своим союзником генерал-губернатора.
Перебирая в памяти все свои встречи и разговоры с Муравьевым, свои доклады и письма к нему, Невельской понял, чем вызвано такое охлаждение к делам Амурской экспедиции со стороны генерал-губернатора.
Еще в 1849 году, в Иркутске, Геннадий Иванович узнал, что Муравьев добился правительственного разрешения осуществить одну свою идею. Дело в том, что Муравьев хотел создать на базе Петропавловска-на-
Камчатке главный правительственный порт на Тихом океане, сосредоточить там весь тихоокеанский русский флот и оттуда, в случае необходимости, направлять корабли на защиту дальневосточных владений России.
Узнав о проекте генерал-губернатора, Невельской, со свойственной ему горячностью и прямолинейностью, доказал бессмыслицу этой затеи с военной точки зрения. Невозможно, говорил Геннадий Иванович, снабжать военную базу всем, что ей необходимо, не имея удобных дорог и сплавных рек. Тогда же Невельской предложил, чтобы все денежные средства, которые Муравьев решил выделить для укрепления Петровавловска-на-Камчатке, употребить с большей пользой на работы по исследованию устья Амура и на строительство там нового порта. Это и дало бы возможность по-настоящему решить задачи обороны дальнего востока России.