Кантемир почувствовал нетерпеливое желание писать, ставшее в последнее время привычным. Только это занятие давало ему возможность утвердить себя и свою правду в мире, для него чужом и враждебном.
Перья на столе Антиоха всегда были аккуратно очинены: сын во всем подражал отцу. Присев на краешек кресла, он взял одно из них, обмакнул в чернила и вывел: "На хулящих учения". Секунду подумав, прибавил: "К уму своему".
Стихи слагались быстро, рука Антиоха едва успевала записывать:
Антиох вспомнил о своих братьях — Матвее, Константине, Сербане, с трудом переносивших годы ученья. Теперь, будучи на свободе, они с упоением предавались радостям бытия, посмеиваясь над младшим братом.
Антиох не сердился на них. Он думал о том, с каким почтением говорил о государе Петре I отец, видевший в нем покровителя своих ученых занятий. Князь Дмитрий Константинович обсуждал с царем прожект создания в России университета на манер европейских. Не успели они осуществить задуманное: обоих нет в живых.
Кантемир провел две черточки внизу страницы, проверяя пригодность пера, но писания не продолжил Что-то вдруг удержало его.
Молодой царь, внук Петра I, четырнадцатилетний мальчик Петр II, имел отличных учителей, среди которых были профессора Санкт-Петербургской Академии наук. Один из них Христиан Гольбах, секретарь Академии, бывавший в доме Кантемиров, рассказывал, что мальчик поначалу проявлял немалые способности в науках, однако Меншиков, а затем Долгорукие мешали его занятиям, напоминая о делах государственных, которые, впрочем, за него вершили с большою охотою, предлагая юному Петру II царские развлечения взамен царских обязанностей: охоту, парады, попойки.
Антиоху вдруг так живо представилась возможность царя установить в стране разумный порядок, при котором ученые мужи почитались бы первыми людьми в государстве, были бы государственными советниками, справедливостью, бескорыстием и мудростью снискавшими всеобщее уважение, что он крепко зажмурился, желая продлить видение златого века.
Пришла затем в голову дерзкая мысль — просветить царя, заставить его подумать о лучших в России людях, жаждущих честно служить отчизне, но лишенных такой возможности, осмеянных и забытых. Но как сказать об этом? Решение пришло само собой. Антиох улыбнулся. Есть старый верный способ: желаемое выдать за действительное, польстить, не пытаясь даже отдаленно приблизиться к истине. Не станет же царь отказываться от того, что на словах все почитают достоинством, а на деле в грош не ставят.
Кантемир остался доволен написанным.
"Странно человек устроен, — подумал он. — Приобретя познания в науке и искусстве, он начинает дорожить ими пуще всех других ценностей. Но почему же тогда человека никогда не тяготит невежество?
Приближенные молодого царя не устают его нахваливать за тягу к знаниям, но все это сплошное притворство. Пустые карманы ученых отпугивают куда сильнее, нежели пустые головы богатых невежд.
Злобную ненависть вызывает у знати ученость, потому что она порождает свободомыслие. Довелось мне повидать ханжей, самозабвенно перебирающих четки, но ни на секунду не забывающих о своих доходах".
Антиох испытал неодолимое желание заклеймить их навеки, изничтожить жалом сатиры. Перо вновь заскользило по бумаге:
Антиоху было радостно, он спешил скорее предать бумаге то, что складывалось сегодня в голове с такой удивительной легкостью, наполняя его сознанием своой силы и ощущением счастья.
Воображение подсказывало ему все новые детали: вот он, мнимый служитель бога, сидит, развалясь, в карете. Никто не в силах рассмотреть спрятанную под пышной одеждой завистливую и властолюбивую душу ненавистника науки. Да, церковь более печется о своих доходах, чем о просвещении. Что ей наука?