Он повернулся и нетвёрдой походкой, вслед за автоматчиком, двинулся к блиндажу Проценко. Сейчас он почувствовал, что ещё секунда, и он мог бы ударить командира роты. Может быть, тот был по-своему прав и люди у него были на счету, но в том, чтобы вытащить тело убитого командира, было что-то такое важное и святое для армии, что, на взгляд Сабурова, оправдывало даже потери, если они были неизбежны.
Когда Сабуров ввалился в блиндаж, у него потемнело в глазах, и он сразу сел на лавку. Потом открыл глаза, хотел встать, но Проценко, который был уже рядом, положил руку ему на плечо и посадил его обратно.
— Водки выпьешь?
— Нет, товарищ генерал, не могу, — устал я, свалюсь от неё. Если бы чаю...
— А ну дайте ему скорее чаю! — крикнул Проценко. — Ремизов жив?
— Жив, только ранен. Вот от него пакет. — Сабуров полез под ватник и вынул пакет.
— Хорошо, — сказал Проценко, надевая очки.
Сабуров, увидев, что Проценко читает донесение, подумал, что сейчас есть минута, чтобы отдохнуть. Едва успев об этом подумать, он привалился в угол, к стене, и только когда Проценко, неизвестно через сколько времени, тряхнул его за плечо, он понял, что заснул.
— Проснулся? — спросил Проценко.
Сабуров попытался встать.
— Сиди, сиди.
— Я долго спал?
— Долго. Минут десять. Ремизов ранен, говоришь?
— Ранен.
— Куда?
Сабуров сказал, куда ранен Ремизов и как он мучается. Как-и предвидел Ремизов, Проценко невольно рассмеялся.
— Небось, ругается старик? — спросил он у Сабурова.
— Ещё как.
— Какое настроение у них?
— По-моему, хорошее, — сказал Сабуров.
— Он мне пишет, что может собраться с силами и со своей стороны по немцам ударить. Тоже с таким положением мириться не хочет, — и Проценко постучал пальцем по бумаге, которую он держал в руке. — Ты один пришёл оттуда?
— Один.
— Что же он тебе командира не дал для связи, чтобы его обратно послать можно было? Вот старый, старый, а тоже маху даёт.
— Он дал мне командира, — сказал Сабуров, — его убили по дороге.
Только теперь вспомнив, что у него документы и оружие Филипчука, Сабуров выложил всё на стол.
— Так, — сказал Проценко и нахмурился. — Сильно по тебе стреляли?
— Сильно.
— Днём не пройти там?
— Днём совсем не пройти, — сказал Сабуров.
— Да... — опять протянул Проценко. Он, очевидно, хотел что-то сказать и не решился. — А мне завтрашней ночью штурм делать уже. Как же это его убили?
— Кого?
— Да вот его, — Проценко кивнул на лежавшие перед ним документы Филипчука.
— Смертельно ранили, потом я его тащил, и он умер у меня на руках.
— Да... — опять протянул Проценко.
У Сабурова смыкались глаза от усталости. Он смутно чувствовал, что Проценко хочет послать его обратно к Ремизову, но не решается об этом сказать.
— Слушай, Егор Петрович, — сказал Проценко сидевшему тут же начальнику штаба. — Давай садись, приказ пиши Ремизову. Но только там всё предусмотри, как решили, — и час точный, и ракету, всё.
— Я уже пишу, — отрываясь от бумаг, сказал начальник штаба.
Проценко повернулся к Сабурову, посмотрел на его усталое лицо и чуть ли не в пятый раз опять сказал:
— Да... Ну, ты чего сидишь-то? Ты приляг пока. — Он выговорил это слово «пока» осторожно, почти робко. — Приляг пока. Ну-ну, приляг. Приказываю.
Сабуров последним усилием вскинул ноги на скамейку и, приткнувшись лицом к холодной, мокрой стене блиндажа, мгновенно заснул. Последней блеснувшей у него мыслью была мысль о том, что, наверное, его всё-таки пошлют, ну и пусть посылают, только бы дали сейчас поспать полчаса, а там всё равно.
Проценко, медленно прохаживаясь по блиндажу, диктовал начальнику штаба текст приказа. Иногда отрываясь, он взглядывал на Сабурова. Тот спал. Проценко снова диктовал и снова взглядывал на Сабурова.
— Слушай, Егор Петрович, — прервав диктовку, вдруг сказал он. — А если Вострикова послать?
— Можно Вострикова, — сказал начальник штаба. — Вы на словах ничего не будете передавать, только приказ?
— Плохой приказ, если к нему надо ещё что-то на словах передавать.
— Ну, если на словах не передавать, можно Вострикова.
— Я бы его послал, — кивнул Проценко на Сабурова, — да трудно в третий раз за одну ночь нтти.