Впрочем, ещё через полсотни шагов он начал отгонять эти мысли. Подсознательное чувство говорило ему, что и на этот раз всё сойдёт. И действительно, он дополз до развалин на той стороне и ни одного выстрела за всю дорогу не раздалось над его головой.
— Опять ты, Сабуров? — сказал Григорович.
— Опять я.
— А Филипчук где?
— Убит.
— Где убит?
— Там, близко к той стороне.
— Что, на берегу лежит?
— На берегу, но у наших.
Он вспомнил мёртвое лицо Филипчука. Возвращаясь сюда, Сабуров спросил у командира роты, вытащен ли Филипчук. Узнав, что вытащен, он захотел посмотреть, где лежит тело, и посветил ручным фонарём в лицо Филипчуку. Лицо было бледно. Кто-то из красноармейцев стёр грязь и кровь. И в сотый раз в жизни Сабурову странно было, что вот с этим человеком какой-нибудь час назад он перешёптывался: «Ты здесь?» — говорил он. «Я здесь», — отвечал Филипчук.
Войдя к Ремизову, Сабуров вручил ему приказ. Ремизов прочёл приказ, потом спросил о Филипчуке. Повторился тот же короткий разговор, что и с Григоровичем.
— А документы не принёс? — спросил Ремизов.
— Нет, я их генералу отдал.
— Хорошо, — сказал Ремизов.
— Да, — вспомнил Сабуров, — надо сигналы дать, что я добрался. У вас зелёные и красные ракеты есть?
— Должны быть. Ну-ка, посмотри, Шарапов, есть ракеты?
— Нет, товарищ полковник, ракеты все.
— Нет ракет, — сказал Ремизов.
— Тогда надо будет дать три автоматных очереди трассирующими над Волгой.
— Это можно, — сказал Ремизов и снова крикнул: — Шарапов!
Появился Шарапов.
— Помоги мне встать.
Шарапов помог ему встать, и он, кряхтя и разминаясь, пошёл по блиндажу.
— Дай мне автомат. Диск у тебя есть с трассирующими?
— Пожалуйста, вложен.
— Дай сюда. Пойдёмте, Сабуров. Я сам на радостях, что вы добрались, сигнал дам. Редко нашему брату, полковнику, приходится самому оружие пускать в ход. То ли дело, когда я в ту германскую поручиком был, охотником ходил, немцев в траншеях резал. Я был маленький, да увёртливый. Вот как. А теперь нельзя, не по чину. Ну, — добавил он, поднимая автомат, — куда же? Сюда стрелять? Так договорились?
— Так, — сказал Сабуров. — Подождите, подождите, я же спутал. Вот усталость проклятая! Не три очереди, а из трёх автоматов сразу.
— Значит, целый залп? Шарапов! — крикнул Ремизов назад, в землянку.
— Да? — появился из землянки Шарапов.
— Возьми свой автомат, пусть ещё кто-нибудь возьмёт с трассирующими. Выходи.
Шарапов и ещё один автоматчик вышли из блиндажа.
— Становись рядом со мной, по команде «раз, два, три» давай длинную очередь, все вместе. Я ниже, ты повыше, а он ещё выше — совсем на луну. Будем считать, что это салют погибшему Филипчуку. Как, по-вашему, а, Сабуров?
— Конечно, — сказал Сабуров.
— Хороший был командир, жалко его, — сказал Ремизов и обратился к бойцу: — Ну-ка, дай свой автомат капитану. Возьмите, Сабуров. Помянем товарища.
Небо уже начинало сереть, когда по команде «три» они выпустили по автоматной очереди. Светящиеся трассы пуль, изгибаясь где-то в конце пути, взлетали высоко в тёмносером воздухе над Волгой. Ремизов и Сабуров посмотрели друг на друга.
— Ну, — сказал Сабуров, готовясь добавить, что ему пора итти обратно.
Но Ремизов угадал его мысль и сказал как-то особенно, по-отечески и твёрдо:
— Нет, не пущу вас, уже светает. И вообще не пущу. До трёх раз судьбу испытывать можно, больше не надо. Пробьёмся завтра ночью, вот и будете обратно.
— У меня там батальон без командира, — сказал Сабуров.
— А у меня тут два батальона без командиров, — ответил Ремизов. — Сейчас идите спать. Шарапов, устрой капитана на комиссарскую койку. Погиб у меня комиссар. Очень хороший был человек. Прекрасный человек. Только что месяц назад из райкома партии прислан. Воевать не умел, а бодрость душевную даже в меня, в старого волка, вселял. Очень жалею. Даже удивительно, как жалею, — и он вытер неожиданно показавшиеся в углах глаз слезинки. — Пойдёмте в блиндаж.
