К Байкалу подъезжают по берегу реки Ангары. Это замечательная река по своему необыкновенно быстрому течению, вследствие чего она зимой не замерзает, по крайней мере до января месяца. Около Иркутска Ангара очень широка, но в том месте, где она вытекает из Байкала, она течет очень узко, между двух крутых берегов. Все это было для меня так ново, так необыкновенно, что я забывала совершенно все неудобства зимнего путешествия и с нетерпением ожидала увидеть Байкал, это святое море, которое, наконец, открылось перед нами, представляя необыкновенно величественную картину, несмотря на то, что было покрыто льдом и снегами. Признаюсь, что я с не совсем покойным чувством ожидала переезда через грозное озеро, так как мне объяснили, что на льду образуются часто трещины очень широкие, и, хотя лошади приучены их перескакивать и ямщики запасаются досками, из которых устраивают что-то вроде мостика через трещину, но все-таки переезды эти сопряжены с опасностию".
Жаннета Поль, живущая в России под именем Полины Гебль, чтобы низкой должностью не порочить наследной фамилии, дочь монархиста, сгинувшего без вести, швея и сотрудница модного магазина, милая, красивая, много испытавшая на коротком веку своем женщина, въезжала в Читу. После Шампаньи и Парижа, после Москвы и Петербурга, даже после Иркутска, который покинула она несколько дней назад, маленькая деревушка над быстрой студеной рекой, тайга, суровые частоколы острога, вылинялый флаг с двуглавым орлом над комендатурой, бревенчатая, хмурая, как и все вокруг, церковь…
Еще несколько минут — лошади сбегут с откоса вниз, к деревне, сани остановятся у края улицы. И, словно пройдя сквозь невидимую пронзительную грань, исчезнет милая госпожа Гебль, и появится жена ссыльнокаторжного государственного преступника Прасковья Егоровна Анненкова. Еще только шаг, только шаг…
Комендант Лепарский проявил немедленную заботливость, и уже назавтра Полина жила в своей квартире. Первую ночь она провела у Александрины Муравьевой, с которой познакомилась, едва въехав в Читу. Впрочем, забота коменданта была своеобразной: не успела гостья перевести дух, как он изложил ей содержание очередных бумаг и подписок, которые она должна была дать правительству: ни с кем не общаться, никого у себя не принимать, ни к кому не ходить, не передавать в острог спиртных напитков и прочее, и прочее.
"Обязуюся иметь свидание с мужем моим не иначе как в арестантской палате, где указано будет, в назначенное для того время и в присутствии дежурного офицера; не говорить с ним излишнего, и паче чего-либо не принадлежащего, вообще же иметь с ним дозволенный разговор на одном русском языке".
Этот пункт заставил Полину улыбнуться:
— Помилуйте, но я ведь француженка. Даже с его величеством говорила я на родном языке.
— Однако же, сударыня, вы находитесь в России, в Сибири, и к тому же имеете явное намерение стать женой ссыльнокаторжного!..
— Да. И я хотела бы его видеть, и как можно скорее! Не напрасно же я промчалась шесть тысяч верст, через Байкал, через лес…
— Тогда, сударыня, поторопитесь подписать бумаги.
Вскоре один из крепостных сообщил ей, что вот-вот проведут заключенных в баню, и она сможет увидеть Ивана Александровича.
"Четверть часа спустя человек вызвал меня, и я увидела Ивана Александровича между солдатами, в старом тулупе, с разорванной подкладкой, с узелком белья, который он нес под мышкою.
Подходя к крыльцу, на котором я стояла, он сказал мне:
— Pauline, dessends plus vite et donne moi ta main". (Полина, сойди скорее вниз и дай мне руку.)
Я сошла поспешно, но один из солдат не дал нам поздороваться — он схватил Ивана Александровича за грудь и отбросил назад. У меня потемнело в глазах от негодования, я лишилась чувств и, конечно, упала бы, если бы человек не поддержал меня…
Только на третий день моего приезда привели ко мне Ивана Александровича. Он был чище одет, чем накануне, потому что я успела уже передать в острог несколько платья и белья, но был закован и с трудом носил свои кандалы, поддерживая их. Они были ему коротки и затрудняли каждое движение ногами. Сопровождали его офицер и часовой, последний остался в передней комнате, а офицер ушел и возвратился через два часа.
Невозможно описать нашего первого свидания, той безумной радости, которой мы предались, после долгой разлуки, позабыв все горе и то ужасное положение, в каком мы оба находились в эти минуты".
"Анненкова, — писала Волконская, — приехала к нам, нося еще имя м-ль Поль. Это была молодая француженка, красивая, лет 30; она кипела жизнью и веселием и умела удивительно выискивать смешные стороны в других. Тотчас по ее приезде комендант объявил ей, что уже получил повеление его величества относительно ее свадьбы… Она не понимала по-русски и все время пересмеивалась с шаферами — Свистуновым и Александром Муравьевым. Под этой кажущейся беспечностью скрывалось глубокое чувство любви к Анненкову, заставившее ее отказаться от своей родины и от независимой жизни".