Так началась подготовка к фашистскому летнему наступлению в районе Курска.
В массе советских войск, которым выпало принять на себя удар фашистских полчищ, а потом и самим сокрушающе атаковать их, была и бригада, в которой служил Александр Демидович Шляпников.
Началу фашистского наступления — конечно же! — предшествовало оживление деятельности вражеской агентуры. Фронтовым чекистам было жизненно необходимо быстро пресекать любые ее действия, то есть, выражаясь языком официальных документов, проявлять чекистско-оперативную гибкость. А когда началось наступление фашистских полчищ, когда земля вздыбилась от нескончаемых взрывов, контрразведчики стали еще просто воинами, тоже смерти глядели в лицо, глядели ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Но красноречивее всяких слов об этом свидетельствует наградной лист, в августе 1943 года направленный по инстанции командиром 18-й бригады:
«В июльско-августовских боях на Орловско-Брянском направлении коллектив т. Шляпникова при 50% укомплектованности показал чекистско-оперативную гибкость в обслуживании подразделений бригады.
Сам т. Шляпников своевременно и деловито информировал командование о выявленных недочетах и этим самым содействовал в выполнении боевых задач. В боях т. Шляпников ведет себя смело и отважно...»
Как лаконично, даже скупо все это сказано! А ведь 27 июля, когда наши войска уже вели наступление, на пути одного из подразделений 18-й мотострелковой бригады оказался населенный пункт Кулики, вернее — лишь несколько домиков, чудом уцелевших после огневого вала. Но, планируя летнее наступление 1943 года, гитлеровцы позаботились и о создании в своем тылу рубежей надежной обороны. Кулики являлись опорным пунктом одного из таких рубежей. И теперь, когда наши бойцы, разгоряченные успешным наступлением, были от Куликов в считанных десятках метров, по ним вдруг ударили вражеские пулеметы. Ударили разом, прицельно. Одна из пулеметных очередей прошила землю буквально у ног Шляпникова, бежавшего в цепи атакующих.
Наши солдаты чуть дрогнули, попадали на землю, истрескавшуюся от многодневного зноя. Чекист Шляпников понял, что сейчас считанные секунды могут решить многое, что именно сейчас один паникер способен сорвать наступление, а отважный — довести его до победного конца. И еще подумалось, что, если они попятятся, окажутся напрасными потери, которые уже понесли, что при новом наступлении на эти же Кулики еще кто-то отдаст свою жизнь раньше, чем они достигнут теперешнего рубежа. Все это промелькнуло в сознании в какие-то мгновения, и вот уже родилось решение — непоколебимое, окончательное: Шляпников, словно не замечая вражеского огня, встает во весь рост, призывно смотрит на бойцов и, строча из автомата, бросается вперед.
В том наградном листе командир бригады ходатайствовал о награждении Александра Демидовича орденом Красного Знамени. В августе ходатайствовал. А в сентябре он же вновь представил боевого чекиста к высокой правительственной награде. И опять, теперь уже в новом наградном листе, говорилось о нехватке людей в аппарате у Шляпникова, но что это не помешало чекистам образцово справиться со своими прямыми обязанностями, что в боях Шляпников «ведет себя смело и отважно». А заканчивается наградной лист так: «За проявленные доблесть и мужество в борьбе с немецкими захватчиками и их пособниками при освобождении г. Нежина и при форсировании рек Днепра и Десны и создание плацдарма на правом берегу Днепра тов. Шляпникова наградить орденом Отечественной войны 1 степени».
Архивы не сохранили для нас документов о том, что конкретно совершил чекист Шляпников при форсировании Днепра и Десны, при создании плацдарма на правом берегу Днепра. Мы, отлично зная, как все это было сложно, смертельно опасно, можем только строить различные предположения. Одно бесспорно: это было что-то особенное, выдающееся.
В мае 1944 года написан еще один наградной лист, где, помимо уже известного нам, было сказано: «...принимал участие в отражении контратак противника... и в сохранении Красного знамени бригады».
Вдумайтесь в эти скупые строки, в эти слова: «...и в сохранении Красного знамени бригады»!
Советские войска, громя фашистские полчища, упорно шли вперед, рвались к нашей государственной границе, очищая от ненавистных захватчиков новые города, деревни, поселки. Но в каком виде представали они перед нашими воинами!
Шляпников хорошо знал, что это не случайность, не прихоть войны, а система, результат политики фашистской Германии. «Противник должен обнаружить действительно тотально сожженную и разрушенную страну...» — такова была директива Гиммлера. И фашисты безжалостно убивали, жгли, крушили, а что удавалось — увозили в Германию. Если, конечно, Советская Армия или партизаны не заставляли их поспешно бежать с места очередного преступления. Вместе с фашистами, словно соперничая с ними в ненависти ко всему нашему, это черное дело вершили изменники — всякие бургомистры, старосты, полицаи и прочий сброд.
Теперь, когда почти каждый день с боями преодолевались километры территории, побывавшей под пятой фашизма, чекисту Шляпникову было просто необходимо работать так, чтобы от справедливого возмездия не ушел ни один военный преступник, ни один его пособник. Не только должность, но и совесть советского человека этого требовала. И он, почти лишив себя и сотрудников отдела сна, работал, работал, выявляя пособников фашистов, ведя их поиск, мгновенно реагируя на каждый сигнал. Бывало и так, что удача приходила вроде бы случайно. «Случайно» — это в том случае, если начисто забыть о характере Александра Демидовича, если не вдуматься в сущность чекистской работы. Так, уже на правом берегу Днепра при прочесывании местности был задержан мужчина лет сорока — осанистый, с неторопливыми движениями и седыми висками. Документы у него оказались в полнейшем порядке, однако Шляпников задержал его. Почему задержал? Ведь о себе он рассказывал вроде бы правду: когда его деревня оказалась оккупированной, бежал в лес, где в полном одиночестве отсиживался до этого счастливейшего в его жизни часа — прихода родной Советской Армии. Больше того, еще патрулю, задержавшему его, он заявил, что идет в соответствующие органы. С повинной идет.
Ему был задан вопрос:
— Почему не стали партизаном? Или не знали, что они вообще есть?
Ответ последовал без промедления:
— Боялся идти в партизаны: они ведь сами нападали на фашистов, значит, сами на себя огонь вражеских автоматов вызывали. — Помолчал и добавил, как бы искренне стыдясь того, что говорил: — Смерти я больше всего боялся и боюсь. В бою ли, от болезни ли — все равно боязно.
— Сколько же времени вы в одиночестве прожили в лесу? Так сказать, добровольцем-отшельником?
— Считайте, два годочка там канули.
— А одежда у вас вполне приличная для теперешнего времени, никак не подумаешь, что вы в ней в лесу, где и сырость, и копать от костра, столько лет проходили. Да и лицо у вас... Короче говоря, на изголодавшегося вы не похожи.
— Виноват, — потупился допрашиваемый. — Все эти два года, чтобы выжить, подворовывать приходилось. Больше, конечно, еду разную... А тут, как только наши пришли, как надумал к вам явиться, чтобы покаяться, заглянул в одну хату, хозяевами покинутую. Ну и...
На все вопросы задержанный отвечал без раздумья, но что-то угодливое мелькало в его глазах. Даже тогда, когда ему было сказано, что за воровство можно и в тюрьму угодить, в глазах, на лице его не было ничего, кроме покорного согласия на любое наказание. Может быть, он от фронта там укрыться хочет? Тогда ему сказали, что за воровство, конечно, полагается тюрьма, но время сейчас военное, а возраст у него призывной, так что скорее всего на фронт отправиться придется. И опять ничего в его глазах, кроме покорной радости!