Много раз Кристина одергивала себя, мысленно повторяя, что попытки понять Женю бессмысленны и бесперспективны. На момент гибели жены и дочери Ральфа ее сестра была в Москве, и даже если это действительно было убийство, совершенное могущественной и обезумевшей московской клиенткой, Женя могла ничего не знать об этом. «Возможно, это просто очень богатая любовница олигарха, которой надоело быть девочкой по вызову, и она решила получить легальный статус жены американца», — уверяла себя Кристи. И только одно не укладывалось в это объяснение: хищный фанатизм в глазах Джеки, неподдельное отчаяние в ее голосе, пальцы, с силой сжимающие стакан с коктейлем, стальная решимость и жажда, обжигающая жажда успеха в одном-единственном деле — деле Ральфа Хиггинса.
Что двигало Женей в тот момент? Жажда денег? Но Кристина слишком хорошо помнила из детства, что деньги никогда не были определяющим мотивом ее сестры. Они могли стать ее минутной слабостью, легким способом самоутвердиться, быстрым ответом собственной закомплексованности, но не той силой, которая вдохновила бы ее на убийство. К тому же сестру уже нельзя было назвать закомплексованной неудачницей. Успешная и обеспеченная, нашедшая свое место в обществе, Женя, которую она знала, никогда не стала бы так сходить с ума из-за одной-единственной неудачи. Или Джеки так изменилась за последние 15 лет, когда они почти не общались? Чем она жила все эти годы, что чувствовала, к чему стремилась? Могло ли случиться такое, что деньги превратились в единственный и главный смысл ее жизни? Способны ли люди вообще меняться так сильно?
Кристина вновь и вновь прокручивала эти вопросы в голове и не находила ответа. Сколько бы она ни знала о мистических дебрях человеческой души, Кристи не в силах была прочувствовать и осмыслить ту тонкую грань, называемую совестью — невидимый нравственный барьер, непреодолимо встающий перед одними людьми и не существующий для других. Что делало одних способными хладнокровно лгать, убивать и участвовать в преступлениях? Что делало других неспособными на это? Непознаваемость зла, даже ее собственного, вставала в душе непреодолимой стеной, исключающей саму возможность найти ответы.
Был и еще один момент, который не давал Кристине покоя. Ральф сказал о разговоре с агентом ФБР в тот же день, когда погибла его семья. Как американский «федерал» успел так быстро узнать о ней, о «Незнакомке», об их связи? В тот самый вечер Хиггинс признался ей, что ФБРовец назначил ему встречу еще до гибели Мэгги и Лоры. Что ФБР знало о «Незнакомке» такого, чего не знала она?
Мысль о том, что американские правоохранители в курсе ее мошеннической схемы, не давала покоя. Если Кристине не удавалось заглушить неприятные мысли перед сном, они взметались в голове, как только она касалась подушки, и неутихающей вибрацией дрожали внутри, не давая телу ощутить так необходимую для сна расслабленность. Даже если ей каким-то чудом удавалось заснуть, утреннее пробуждение накрывало ее волной все того же панического страха. Ей неудержимо хотелось вскочить, позвонить сестре, спросить совета, и мысль о том, что ФБР уже, скорее всего, прослушивает ее телефон, доводила до отчаяния.
Ральф отдалился от нее. Он редко назначал консультации, и все чаще Кристина замечала, что он не верит ее словам. Он почти ничего не говорил о своей русской подруге по переписке, и все их разговоры сводились только к Лоре. Агент ФБР больше не беспокоил его — по крайней мере, так говорил Хиггинс. Спрашивая об этом, Кристина пыталась придать своему тону беззаботность и тут же понимала, что у нее это не получается.
Сидя за рулем, она замечала порой одну и ту же машину, следующую за ней на небольшом расстоянии. В панике Кристина останавливала автомобиль в паре кварталов до нужного места и бежала пешком, спотыкаясь на каблуках. Она лихорадочно заскакивала в кафе, прислонялась к стене и, тяжело дыша, украдкой выглядывала в окно, стараясь заметить знакомые фигуры. Везде ей мерещилась слежка, и Кристи в отчаянии оглядывала порой лица прохожих, ища малейшие признаки заинтересованности. Она почти умоляюще ловила чужие взгляды, бессмысленно надеялась на снисхождение возможной «наружки» — на то, что невидимый преследователь сам подаст ей сигнал или, еще невероятнее, сделает первый шаг и заговорит с нею. Но все было тщетно, чужие лица дышали спокойствием и равнодушием, и, измученная неопределенностью, Кристина возвращалась домой.