— Нет, — покачал головой Деррик. — После скандала с мужем она подала на развод, и теперь живет у подруги и собирается уезжать в Россию. С Нэнси она не связывалась никогда, что подтверждает подозрения МакГауэра. Больше надежд я возлагаю на женщину из Москвы, которая общается с Ральфом Хиггинсом. Я попросил Ральфа продолжать поддерживать с ней связь и, по возможности, выманить ее в США.
— Он согласился? — встрепенулся Рутерфорд.
— Формально — да. Но он все еще слишком подавлен гибелью дочери. Как я уже сообщал, недавно он сказал мне, что улетает в Черногорию примерно на месяц. Сказал, что хочет отдохнуть, отвлечься и забыться. Ему невыносимо оставаться в том же городе, где погибла его дочь. Он вылетает в Тиват уже послезавтра. Оттуда отправится в Будву.
— Возможно, именно там они и попробуют организовать ему встречу с «невестой», или даже провести полноценную вербовку. Там это им будет намного легче сделать, чем в США, — рассуждал вслух Рутерфорд.
— Я тоже об этом подумал. Вы считаете, что мне нужно вылететь в Черногорию?
— Ну, если побережье Сан-Франциско не кажется для тебя достаточным курортом, у тебя будет шанс насладиться Адриатикой, — улыбнулся шеф. — Когда мы согласовывали это с Вашингтоном, то пришли к выводу, что не стоит ставить в известность местные власти. Дело весьма деликатное. Мне кажется, ты можешь обойтись помощью наших коллег в посольстве.
— Да, и еще один момент, — Деррик поколебался минуту. — Я говорил с Федором после его возвращения из посольства.
Рутерфорд нахмурился. Федор ему не нравился, и Дэнсон прекрасно был об этом осведомлен. Шеф придерживался старой школы, когда работе с источниками уделялось повышенное внимание, и мотив агента значил очень многое. Именно это — мотив — и был неясен в случае с Авериным. По крайней мере, он не был определен точно, с той ясностью, которая подлежит однозначной проверке и исключает сомнения. И все же Деррику казалось, что он чувствует этот самый мотив, таящийся в глубинах загадочной русской души Федора.
— Это трудно объяснить. Мне кажется, что он пришел к нам, потому что не видел причин этого не сделать, — пытался объяснить Деррик своему боссу в самом начале своей работы с источником.
— То есть? — поднял бровь Рутерфорд.
— Он не видит больше смысла в работе на Россию. Он не верит, что это нужно.
— Разве он относится к типу людей, которым важно верить в то, что они делают? — с сомнением осведомился шеф.
Это, пожалуй, и оставалось самой важной проблемой. На прямой вопрос Деррика Федор ответил в свое время простой фразой:
— Там нечего защищать. Ничего уже не осталось: ни будущего, не настоящего. А прошлое… Прошлое того не стоит.
— А здесь? — спросил его Деррик.
— Шансы есть, — прищурившись, ответил Федор. — Невысокие, но есть. Должен же кто-то учить вас, как надо работать.
Эта фраза была прямым следствием второй проблемы, связанной с Федором — он упрямо ассоциировал себя с российскими спецслужбами. Аверин не скрывал, что гордился званием «чекиста», и до сих пор упрямо говорил «мы» в том, что касалось ФСБ или СВР. Эта самоидентификации в сочетании с периодическим заступничеством за «честь мундира», проскальзывавшая в их разговорах, коробила порой самого Деррика, который обязан был докладывать о ней боссу.
— Однако я не думаю, что он двойной агент, — обычно заканчивал Дэнсон свои доклады. — Его менталитет создает для нас риски в будущем, что в какой-то решающий момент он может предать нас. Это возможно. Но вряд ли он обманывает нас прямо сейчас. В противном случае он бы скорее принялся разыгрывать какую-то особую преданность, обиду на свою контору и что-то в этом роде.