— Это же не он! — удивленно протянул Сергей, склоняясь над ямой. — Это обезьянка какая-то. Брось бяку, не марайся.
— Он живой! — резко бросил Ванька, словно это его только что назвали обезьяной.
— Ну и что? — пожал плечами Серега. — Пусть подыхает спокойно. Не трогай.
Иван смотрел на него и чувствовал, какое неудержимое отвращение просыпается в нем к тому, кого он еще полчаса назад считал другом. Его буквально воротило от презрительного Серегиного прищура, от прижавшейся к нему Ленки, во взгляде которой читалась смесь страха и любопытства. Он молча отвернулся, уперся руками в стены ямы, привстал и, подхватив избитого под мышки, попробовал вытащить его из воды.
— Фу, не трогай! — истерично крикнула Ленка.
— Помогли бы лучше, — сквозь зубы процедил Ванька.
— Пошли домой, а? — вмешался Серега. — Ну правда, пошли. Темнеет уже. А это брось, где нашел. Нечего ерундой заниматься.
— Ну и идите! — зло ответил Ванька. — Чего уставились?
Он не мог сказать, что ему было жаль найденного парня, но какое-то глупое, подростковое упрямство проснулось в его душе. Он злился на равнодушную самовлюбленность Сереги, на легкомысленную дуру Ленку, которая явно целовалась с Сергеем в лесу, на то, что повел себя, как полный неудачник — и в противовес этому всему вцепился сейчас, как в последнюю соломинку, в чье-то чужое, неподъемное тело. Отступить теперь означало сдаться, окончательно расписаться в своей глупости и беспомощности, а это было для Ваньки в тот момент страшнее самой смерти. «Умри, но сделай!». С этой установкой он сжал зубы и тащил, тащил по камням неподвижное тело, словно бросал этим вызов всему окружающему миру.
Быстро проступивший на лбу пот уже стекал в глаза, стены котлована осыпались под ногами, и Ванька снова и снова срывался ступнями в воду. Она чавкала в кроссовках липким холодным месивом, руки сползали с осыпающихся стен ямы и снова впивались в тело незнакомца — тяжелую неповоротливую тушу, как со злостью думал о нем Ваня.
Серега, похоже, тоже понял, что его друг не намерен останавливаться, и, пожав плечами, обратился к Ленке:
— Солнце, пошли домой, а? Ему надоест потом, и он тоже придет. А так он так нарочно будет.
— Не возись долго, Вань! — ободряюще, но при этом слегка язвительно бросила ему на прощание Леночка и побежала вслед за Сережкой.
«Солнце»?! Это слово вызвало в Ваньке такой шальной прилив злобы, что он с силой ударил раненного кулаком в грудь. Неожиданно тот застонал и тут же закашлялся, приходя в себя.
— Наконец-то! — облегченно выдохнул Ванька. — Ну давай, вылезай! Вылезай, слышишь? Обезьянка хренова…
Пострадавший смотрел на него со страхом и ничего не отвечал, даже не шевелился.
— Я помочь тебе хочу, слышишь, помочь? — принялся втолковывать обессилевший Ванька. — Понимаешь ты русский язык?
Раненный продолжал смотреть на него в упор расширенными от страха глазами, а потом неуклюже пополз из ямы задом, подпирая рыхлую стену спиной. Поняв, что лишь пугает его, Ванька откинулся назад, чуть не упав в воду, сел на корточки у самой кромки грязной лужи и примирительно спросил:
— Зовут тебя как?
— Ильяс, — сипло выдавил он.
— Вот что, Илюша, — начал Иван. — Я не знаю, что с тобой случилось, но из лужи надо вылезать. Понял? Я один тебя не вытащу. Ясно тебе?
— Ясно, ясно, — с ярко заметным акцентом засипел Ильяс. — Спасыбо, — неожиданно добавил он.
— Пожалуйста! — с этими словами Ванька снова навалился на него и начал выталкивать наверх. Ильяс зашевелился, попробовал вылезти и тут же застонал. Ваня посмотрел на него и отшатнулся — теперь, когда основная часть тела незнакомца находилась над водой, обнажилась его глубокая ножевая рана в боку.
— Держись, держись, рукой зажимай. Давай же! — приговаривал Ванька и упрямо рвался наверх. Ему казалось, что он стал одним целым с этим непонятным полуживым парнем, и переплетение их кожи и мышц уже никто не сможет разорвать. Ваня тащил его тело и чувствовал, как в нем бьется гаснущая на глазах жизнь. Ивана наполняло странное чувство, что еще один рывок, одно маленькое усилие, один неподъемный бросок — и его душа окончательно вырвется из изнемогающего от усталости и надрыва тела и влетит в чужое, смуглое и израненное, чтобы наполнить его своей энергией. Еще чуть-чуть!
— Я ничэго нэ дэлат! — зашептал Ильяс. — Я идти мымо. Я поздно работать здесь, в гараже. Их был много. Шест человэк. Я просто идты.