— Они бомбили нас, Невена, — осторожно начал он, подняв на нее глаза и сверкнув из их глубины таким глубоким, острым, как бритва, отчаянием.
— Я знаю, знаю, — кивнула она. — Но это прошлое. Нам надо как-то жить дальше. Я тоже жила тогда в Белграде, я тоже помню…
— Я жил не в Белграде, — оборвал он ее. — Я жил в Косово. Облич, 17 марта 2004 года. Ты знаешь что-то об этом дне? Мне было девятнадцать…
И он начал говорить, горько и проникновенно, о грубых солдатах КФОР, обыскивающих его дом сразу после окончания бомбардировок, когда он был еще подростком. Он рассказывал об опоясанных колючей проволокой анклавах, о площади в центре Облича, куда в тот день, в 2004-м, шиптары согнали всех жителей окрестных домов, включая женщин и детей, о пожаре в его родном доме, о стрельбе со стороны моста, о плевках в лицо от окруживших их на площади албанцев. Ему практически не пришлось ничего выдумывать. Пару лет назад он действительно общался с сербской девушкой, уроженкой Облича, и она много рассказывала ему о беспощадных взаимных этнических чистках сербов и албанцев. Облич действительно существовал, как существовал и погром.
Иван почти вживую представлял, как бежал по знакомым улицам, уже не пустым, но заполненными такими же в панике бегущими людьми, в основном детьми и женщинами. Они не узнавали и не замечали друг друга. Едкий дым вползал в узкие закоулки старой части города, и по мере приближения к дому его становилось все больше. Он описывал Невене, как выскочил на площадь, грязную и задымленную, как налетел на сгоревший остов какой-то машины — покрытые копотью балки местами разрушенного каркаса, а потом, кашляя от удушья, пригнувшись, на ощупь поднимался по знакомым ступенькам крыльца, чтобы найти в доме труп погибшей матери.
Когда лжешь, надо верить в свою ложь. Эту истину он усвоил давно. Ваня сделал над собой усилие, прервав красочное повествование, и притворился, что рассказывать дальше у него нет сил, словно боль пережитого захлестнула его окончательно.
— Те проекты, о которых ты говоришь… Они есть, они замечательны. Но я знаю точно, что в один прекрасный момент за красивыми словами об этих проектах будет скрываться смерть. Настоящая смерть, настоящий ад. Ты говоришь, что в этом нет логики. Да, ты права, в ней нет логики. Я видел их своими глазами, и могу сказать совершенно точно — нет в ней ни логики, ни смысла, одно лишь безумное, сатанинское разрушение. И сколько твоих… наших соплеменников погибло тогда, если бы ты знала!
Иван в самом начале почувствовал главную слабость Невены — ее доброту. И сейчас он бил в эту точку беспощадно и расчетливо, вызывая в ней сочувствие и вину — ту самую опасную основу, из которой так неожиданно в женском сердце может проснуться любовь.
— Я представить не могу, что ты пережил… — она запнулась. — Но ведь это делали не миротворцы, а шиптары. Миротворцы, напротив, пытались нас защитить. Нас и их, друг от друга…
Он чувствовал неуверенность в ее голосе и уже знал, что победит.
— Защитить? Нас никто пальцем бы не тронул, если бы они там не появились. И так везде, Невена. Везде. В какой-то момент красивые слова и добрые проекты сменяются автоматами и танками, чужими военными на твоей земле и реками крови. Когда это случится в следующий раз? Завтра? Через месяц? Через год или пять лет? Если ты не видишь этой угрозы, это не значит, что ее нет.
— Но, если мы не дадим повода… — она запнулась, не договорив. Эмоции становились сильнее, и вся ее привычная картина мира начала тонуть в вине и сочувствии.
— Моему младшему брату было восемь лет, — добил ее Иван. — Он никому не давал повода.
Он прекрасно знал, что допускает сейчас грубую логическую ошибку, но его расчет был абсолютно верен: она слишком порядочна, чтобы спорить с человеком, который пережил такое. Она ничего не ответит ему, и в их мягком поединке победителем останется именно он.
— Если они снова сотворят подобное, сможешь ли ты жить с осознанием того, что помогала им? Можешь ли ты сейчас жить с этим сознанием после того, что они уже сделали? Ты тусуешься с этим своим Ральфом, который прикатил сюда на курорт и встречается с тобой сразу же — ты сама говорила — после смерти жены. И он даже ни на секунду не подумает о том, какую боль его страна принесла нашему народу. Ему плевать на все: на нас, на наши потери, на свою жену. Он же просто использует тебя, Невена. Ты чиста, искренна, добра. Ты даже не способна разглядеть, какой он хищник. Но я видел этих хищников своими глазами, когда они смотрят на тебя через прицел автомата и кичатся твоей беспомощностью. Я не забуду этого никогда!