— Недоумок, что ты натворил?! — крикнул Иван Милетичу, а затем голой рукой опустил пальцы в полыхающую болью рану Федора. — Что ты им сказал, трус?! Говори!
Слишком поздно. Боль, которую испытывал Аверин, была уже слишком сильна, и доморощенные Ванины пытки на ее фоне просто не чувствовались. Кровь прилила к его горлу, и говорить он не мог. Пуля вновь его не подвела… Старчук быстро понял это и вскочил, оглядываясь куда-то в сторону обрыва. Федор успел заметить, как с Ваниной руки капала его собственная кровь. Федор услышал смутный шум двигателей где-то внизу. Милетич подбежал к обрыву, глянул за край и с тревогой повернулся к Ивану.
— Там кто-то есть! — сообщил он.
— Сбрось тело со скалы и за мной, — бросил Иван, скрываясь в арке.
Милетич подошел к Федору, схватил его за ноги и, деловито пыхтя, потащил к пропасти. Федор беспомощно проводил рукой по траве, пока пальцы случайно не наткнулись на холодную рукоятку — его собственный упавший на землю нож. Аверин инстинктивно схватил его, чувствуя, что у него не хватит сил метнуть оружие как следует. У самого края обрыва Драган внезапно остановился и, как подобает опытному мародеру, наклонился над Федором и стал с жадностью ощупывать его карманы. Собрав последние силы, Аверин сжал рукоятку и всадил лезвие ножа в горло Милетичу.
Кровь брызнула ему в лицо, и Драган, шатаясь и хватаясь за шею, инстинктивно подался назад, качнулся на согнутых ногах и, потеряв равновесие, завалился на спину — туда, где далеко внизу из века в век волны Адриатики терпеливо набегали на гранитный берег. Федор остался один на остывающей после дневного зноя земле, чувствуя, как вместе с невыносимой, разрывающей грудь болью из него уходит жизнь. Что ж, по крайней мере, он знал, что отдает ее не зря. Деррик не подвел его, и он — он тоже не подвел своего американского друга. Вопреки всему.
Он не знал, сколько прошло времени — мгновение или вечность, когда услышал шаги. С силой повернув голову набок, Федор увидел размытую фигуру Деррика. Дэнсон подбежал к нему, склонился над телом, и неожиданно Федору больше всего на свете захотелось сказать такую нелепую, сентиментальную фразу, которую он никогда бы не произнес раньше вслух: «Я люблю твою страну». Но он знал, что не сможет произнести ее и сейчас — просто потому, что кровь уже слишком сильно заливала горло, боль пережимала дыхание, а звуки захлебывались и гасли, не способные прорваться наружу. Он смог выдавить почти шепотом только два слова:
— Защити ее!
После этого мир заполнила глухая и кромешная тьма…
Глава 20
Ее знобило — то ли от осенних перепадов температур, смеси солнечного жара и холодного морского воздуха, то ли от боли и одиночества. Невена сидела на камне в узкой прибрежной полосе. Пляжа здесь не было, а потому это место пустовало почти всегда. Они с Иваном случайно нашли заросшую тропинку сюда неделю назад, и радостно пробрались к самой воде, прячась от посторонних глаз. Они оба были тогда такими счастливыми. По крайней мере, Иван казался счастливым, и Невена радовалась, что она может одним своим присутствием хоть немного залечить его незаживающие душевные раны…
Боль вновь накрыла ее, как волна прибоя — острая и неумолимая, сжимающая сердце мертвой хваткой. Как он мог все это время так хладнокровно ей лгать? Смотреть в глаза, говорить проникновенно и с болью, морщась от страшных воспоминаний, опускать взгляд, а потом вновь вскидывать на ее глаза, глядя почти умоляюще — такой открытый и уязвимый, искренний и влюбленный? Она помнила ледяной ветер горных дорог, запах мягкой сдобы в деревни Негуши, помнила его руки — грубоватые руки человека, который в относительно молодом возрасте уже прошел через многое. Неужели всего этого никогда не было для него на самом деле? Она помнила их совместные ночи, жар его тела и огонь страсти в глазах. Красивый, как воспетый поэтами демон, он действовал на нее почти гипнотически. Она растворялась в его присутствии, таяла, забывая себя и все, чем жила прежде, и это чувство обновления и раздвижения горизонтов, словно рождение заново, переполняло ее. Казалось, весь мир исчезал, когда они вдвоем переживали это чудо — перерождение, прорастание друг в друга и расцвет друг для друга…
Он был оперативником ФСБ. Все его действия, слова, взгляды, его нежность и смех, такие радостные для нее минуты беспечности, его идеальный сербский и, порой, такой искрометный юмор, его легенда про косовский божур — история, которую она, будучи коренной сербкой, тем не менее, никогда не слышала прежде — все это делалось только для того, чтобы она бросила Ральфа и не мешала его успешной вербовке. А потом он, ее «Иван из Облича», который, к слову, никогда в своей жизни на самом деле не был в Обличе, собирался хладнокровно убить ее. Она видела его личное дело, она услышала от незнакомой женщины слова, которые, как она думала, Иван говорил ей одной — а оказалось, дословно повторял в своих рапортах. Мысль о смерти, а главное, связь этой мысли с Иваном, была невыносима для нее. Русский Ваня — вот как просто все оказалось на самом деле.