— Да, на войне случается разное.
— Вот именно, — подхватил Сосновский под недоуменным взглядом Веры, — одни восстанавливают электростанцию или, к примеру, водопровод, а другие его взрывают... Но ведь нужно быть специалистом, чтобы знать, где взорвать, как? Найти уязвимое место... Не так ли, господин Шумов?
— Безусловно, господин Сосновский. Но я не собираюсь взрывать ни электростанцию, ни водопровод, — ответил Шумов очень серьезно.
— Ух, какой же вы обидчивый человек! — воскликнул Сосновский. — Шучу я, шучу. Ну посудите сами... Если бы я предполагал такое... Ну какое бы право имел я сидеть с вами за столиком да еще напитками баловаться. Пусть невинным лимонадом, пусть... Ах, простите, Верочка! Еще один коньяк для дамы.
Коньяк принесли, и они выпили — Шумов и Вера, а Сосновский сунул в рот любимый леденец из круглой коробочки и захлебнул быстро глотком лимонада.
— Я оставляю вас. Что поделаешь? Вечные дела... Ни малейшей возможности отвлечься, провести вечер в компании приятных людей. Ни малейшей. Завидую вам и исчезаю.
И он в самом деле исчез неожиданно, как и появился, а Вера и Шумов остались за столиком вдвоем и помолчали некоторое время, глядя друг на друга.
— Вы пользуетесь большим успехом, — первым нарушил молчание Шумов.
— Еще бы! Любимица публики, как пишут в афишах.
— Разве это неприятно?
— Почему?
— Мне послышалась ирония в вашем тоне.
— Было время, когда меня ужасно смешили слова «любимица публики». Я думала, что так называли актрис только во времена Островского. И вот нате вам! Любимица...
— Все возвращается на круги своя.
Она посмотрела на него внимательно, как бы раздумывая, о чем можно говорить с этим человеком.
— Нет, ничего не возвращается. Просто на войне бывает разное, как сказал ваш добрый друг Сосновский.
Вера чуть выделила слово «добрый».
— Он немного преувеличивал, говоря о нашей дружбе.
— Вот как?
— Мне показалось, что с вами он гораздо более дружен.
— Почему?
— Вы любезно согласились присесть к нашему столику...
Она улыбнулась.
— Здесь не принято отказывать Сосновскому.
— Значит, я обязан столь приятному знакомству его репутации?
— Репутации? Да, пожалуй, если это называется репутацией.
Шумов не стал спрашивать, какое слово она бы предпочла.
— Сложное время, — сказал он неопределенно.
— Какое есть... ничто не возвращается, — повторила она. — И не нужно, чтобы возвращалось. Новые времена — и песни новые.
— Старые позабылись?
— Оставьте старые. Возьмите лучше еще коньяк.
Шумов заказал.
Она выпила и вдруг улыбнулась, но не ему, а своему воспоминанию.
— Знаете, какая у меня была самая популярная песня?
И, наклонившись к Шумову, запела вполголоса:
Наблюдавшие за Верой с соседнего столика подвыпившие немецкие офицеры захлопали.
— Вы ведете себя неосторожно, — заметил Шумов.
— Ерунда. Они ничего не понимают.
Она поднялась и закончила громко:
В ответ зааплодировали все, кто был в буфете.
— Вот видите? Любимица публики, — сказала Вера Шумову и пошла к выходу.
У дверей за столиком сидел, видимо очень пьяный, офицер в морской форме. Кажется, он один не хлопал Вере, уткнувшись лицом в ладони. Вера подошла к моряку и тронула его за подбородок:
Вокруг смеялись и аплодировали.
Среди смеявшихся был и Лаврентьев.
В день начала съемок он встретил в гостиничном холле молодую актрису. Она успела загореть, а вернее, порозоветь на жарком южном солнце, выглядела прекрасно, но немного смущенно.
— Вы не представляете, что со мной произошло!
— Что же?
— Я проспала первый съемочный день. Это ужасно.
— Вам попадет?
— Не знаю. Я-то сама не снимаюсь. Но проявить такое пренебрежение?! Нет, это, конечно, непростительно. А может быть, они не заметят, что меня нет, а? — спросила она с надеждой. — У них ведь там суматоха!
Лаврентьев улыбнулся:
— Может быть, еще не поздно появиться на съемке?
— Я думала об этом. Но боюсь. Лучше уж больной сказаться. Мигрень, а? От солнца.