— Слушаю вас.
Трубка не ответила, хотя аппарат работал нормально. «Кто-то ищет гостиничных знакомств», — решил Лаврентьев с досадой и взял стакан, чтобы запить лекарство.
Снова задребезжал звонок. На этот раз он долго не брал трубку, но телефон упорствовал.
— Слушаю вас...
— Простите, ради бога. Это я, Марина.
— Слушаю вас, Марина. Почему вы не спите?
— Во-первых, извините... Я, кажется, и вам нагрубила. Я не хотела. Я совсем не на вас злилась.
— Не придавайте этому значения. Я не в обиде.
— ...А во-вторых... Я вас очень прошу... Только не отказывайте сразу. Мне так трудно вас просить... Я позвонила в первый раз и струсила...
— О чем вы?
— Вы не придете ко мне сейчас? Пожалуйста!
— Может быть, лучше завтра? Уже поздновато.
— Нет, нет. Я вас очень прошу! Сейчас...
— Хорошо, — согласился Лаврентьев.
Он постоял немного посреди комнаты, подумал, потом достал из чемодана письмо Лены...
Дверь в номер Марины была не заперта. В комнате горела одна неяркая настольная лампа. Сама Марина сидела на диване в летнем халатике, поджав под себя ноги. Распушенные волосы лежали на худеньких плечах. В этой на первый взгляд интимной обстановке она выглядела проще, мягче и даже моложе. Сразу бросалось в глаза, что девушка эта совсем недавно, вчера еще, была подростком, девчонкой.
— Только не ругайте меня и не читайте нотаций, пожалуйста, как Светлана, — начала она.
— Светлана? Она уже успела?
— Да, конечно. Она все успевает. Современная деловая женщина. Пришла и очень четко, коротко, по существу доказала, какая я непроходимая идиотка.
— Так уж и доказала?
— Ну почти... Она ведь все знает. И про меня... Что мне нужно, а что нет, что для меня хорошо, а что плохо. И что со мной будет, если не поумнею. Она очень беспокоится о моей карьере.
— Разве это плохо?
— А почему она должна беспокоиться о моей карьере? Почему не я сама?
— Наверно, потому, что вы молоды и еще не все знаете о жизни.
Марина неожиданно резко провела ладонью по горлу.
— Вот! Вот сколько я знаю. Понятно? Не знаю только, зачем все это знать? Чтобы приспособиться?
— Чтобы жить.
— Как? Скажите!
Лаврентьев улыбнулся:
— За этим вы и позвали меня?
— Да. А что?
— И думаете, что на такой вопрос легко ответить? Да еще по срочному вызову...
— Помощь всегда требуется срочно. А разве вам совсем-совсем нечего сказать? Как у Чехова? «Давайте лучше чай пить...» Кстати, у меня есть чай. Хотите?
— Хочу.
Она вскочила обрадованно; видимо, возня с чаем снимала то чувство неловкости, которое все-таки испытывала Марина, несмотря на желание казаться уверенной в себе.
— Бедный вы! Затащила я вас среди ночи, спать не даю. А признайтесь, к страшиле какой-нибудь вы бы не пошли! Правда?
— Не знаю, — ответил Лаврентьев серьезно. — Думаю, что пошел бы.
— Не обижайтесь. Это очередная глупая шутка. Я такая... Слишком поздно понимаю, что говорю глупости. Но понимаю все-таки. Это уже неплохо. Есть надежда, что когда-нибудь начну понимать вовремя, и тогда обязательно усвою всю мудрость Светланы.
— А она мудра?
— Конечно. Вы разве не замечали, как по-разному она здоровается с людьми? Одним улыбается и подставляет щечку для поцелуя, другим руку протягивает, а кое-кому кивнет небрежно — и хватит. Знай, сверчок, свой шесток.
— Вы наблюдательны.
— Я же говорила. Все знаю, все вижу. А ведь это ужасно!
— Почему?
— Ну как вам сказать... Я как-то летела в самолете рядом с дядечкой одним. Тоже такой умный... Почти как вы. Он научный журнал читал, а я от нечего делать подглядывала одним глазом. Там писали про крыс. Мне просто страшно стало. Оказывается, у них все как у нас.
— В каком смысле?
— Каждая крыса знает свое место. Вернее, те, что знают, процветают, а тех, кто не может разобраться, все бьют, кусают... и они быстро дохнут. Но ведь мы все-таки не крысы? Или крысы?
— Нет.
— Как вы хорошо сказали! Одним словом. Решительно. Так мне и хотелось услышать. Хотя вы не правы, конечно.
Лаврентьев не смог удержать улыбку.
— Ну, Марина! С вами не соскучишься.
— Никогда! Со мной еще никто не скучал. А не правы вы потому, что мы смешанные. Есть крысы, а есть и не крысы. Понимаете? И всегда важно знать, с кем имеешь дело, кто есть кто.
Она налила в стакан густой ароматный чан.
— Не обожгитесь! А сахару нет. Вот беда! Знала же, что нет, и не купила. С печеньем будете?
— Буду.
— Берите печенье. Пейте, а я расскажу о себе. Я из крысиного семейства, между прочим. Из людей, занимающих достойное место. Правда, отца я не знаю. Он в шахте погиб, когда я совсем маленькая была. Не помню его совсем. Мама быстро замуж вышла. Она и сейчас красивая. Отчим тоже горняк был, но не рядовой — директор комбината. Представляете, что это значит в маленьком городишке? Первый человек. Мама — первая дама. Ну а я — первый ребенок, соответственно... Отчим маму любил, как я теперь понимаю, просто отчаянно. Зимой — каждый день цветы... И я ни в чем отказа не знала, так ему хотелось маме угодить.